Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

При одном воспоминании Сеох покрывается гусиной кожей. Вряд ли на свете найдётся пара слов, столь же ненавистная ему. Однажды он вернётся в Талифу и всё станет по-другому, а пока… Память милостива. Он уже несколько месяцев спит без кошмаров. Ни криков матери, ни окровавленного лица Сео́фа из рода Скатте́ров, владельца антикварной лавки, которого весь город знал под именем Ската…

Сеох свернул на широкую мощёную улицу и отыскал аптечную вывеску. Звякнул колокольчик над дверью. Немолодой аптекарь с лорнетом на переносице и жидкой бородкой продал ему две склянки порошка и густую мазь в пузырьке, заткнутом пробкой. Сеох поблагодарил и расстался с тремя серебряными холами. Он взял их без спроса, но решил, что мастер поймёт: ему нужна помощь. Судя по тому, как он бредил, не желая вставать с постели, это была вовсе не простуда, подхваченная на корабле.

Сеох знал: лихорадку вызывают не только укусы насекомых, но и жгучие растения, и сами воды, омывающие острова. Но мастер Дьюр годами справлялся с этим, научившись обходить угрозы тропических рек и лесов стороной. Они были осторожны и всё же где-то допустили промах…

«Путь человека полон ошибок и нелепиц, – говорил Дьюр, глядя на волны, лижущие днище лодки. Он грёб легко, без устали. Вены вздувались на загорелых запястьях. – Без ошибок не бывает открытий: каждая к чему-то ведёт. Пусть и не туда, куда хотел попасть».

Сеох возвращался бегом. На поворотах сбавлял скорость, чтобы не задеть чей-нибудь локоть, не разбить склянки. И чтобы жандармы не приняли за вора: некогда объяснять, если спросят.

Впервые за долгое время он понял, что боится. Чувствовал страх внутри, но не позволял ему прорасти. Пока рано. Мастер поправится.

Сколько на его веку было трудностей? Теперь и вовсе обидно слечь, когда он исполнил мечту – добрался до Первого Храма.

☽ ✶ ☾

25 день Зенита, 295 г. от ВП

Остров Летнего Дождя, Первый Храм

По пыльному лицу Дьюра катились капли пота. Волосы спутались, прилипли ко лбу. В глазах – зелёных, как заросли тагавы под ногами, – плескалось лихое, отчаянное веселье.

Его уже ничто не могло остановить.

– Ты веришь, а'конга? – Он называл его по-тамерийски, как старший младшего, «учеником». – Мы добрались! Будь осторожен и смотри под ноги. Иди за мной след в след.

Сеох ступал, едва дыша. Отводил от лица лианы и перешагивал через каменное крошево ступеней. Первый Храм был некогда величественным строением посреди джунглей. Под ногами тянулись плиты, испещрённые спиралями ритуальных рисунков. На колоннах были изображены «летописи» та-мери. Дьюр рассказывал ему Хранителях: о братьях и сёстрах, которым подчинялись стихии. Они правили мудро, и народ та-мери процветал, пока не случился Раскол.

Сколько бы имперские учёные ни твердили о смене климата и земной оси, солнце исчезло неспроста. Годы Тёмного Неба, как их называли та-мери, стали испытанием для всех. Одни рождались, не видя солнца за плотными тучами, другие умирали, не успев ощутить его тепла. Всему виной был Чуждый Бог.

Тамерийцы верили, что обитаемые миры – не что иное, как Зубы в Челюсти великого прародителя, Ко'тар меа-кату – «того, кто есть всё». Его тело – великий космос, безграничность. В то время как одни зубы растут совсем близко, соприкасаясь боками, другие выпадают от старости. Его Язык – ядро мироздания, откуда вместе со словом исходит сила, а Глотка – чёрная бездна небытия. Его слюна – море-между-мирами, которое связует сущее и питает магией.

Их мир когда-то откололся, лишился силы, и теперь медленно двигался навстречу Бездне. Зуб без корня.

Только четыре бога хранили баланс: для каждого из них у та-мери было имя. Даже теперь, скитаясь по семи морям, они чтят мёртвых покровителей молитвой и ритуалами… Пятый бог был чужаком, пришедшим из-за Моря. Ему удалось совершить то, чего не могли остальные, – проникнуть извне в отколотый мир.

На этом месте Сеох, слушавший мастера Дьюра, хмурился: идея моря-между-мирами была сложна для понимания и часто ставила тупик белокожих – даже тех, кто изучал язык кочевников и полагал себя знатоком культуры.

Согласно легенде, Чуждый бог проглотил луну, и богиня Лунных Вод, прекрасная Ху-Ману, не смогла воспротивиться, попав под чары чужака. А когда тот пожелал забрать и солнце, гневный бог Чистого Огня, Ахи’Коре, заточил чужака в бездне. Никто не пришёл ему на помощь, потому что трое защитников – хранителей народа та-мери – уснули вечным сном…

Сеох слушал предание как детскую сказку, и, как у всякой уважающей себя сказки, у неё было несколько концовок. В одних племенах говорили, что Ху-Ману предала братьев и сестру, встав на сторону чужака; другие – верили в то, что хранители уничтожили друг друга, погрязнув в спорах. Малочисленный культ Чуждого Бога утверждал, что он не был безумцем и не желал власти слепо. В стремлении к идеалу он мечтал выйти за границы дозволенного. Доказать, что смертный человек может возвыситься над своей природой. Что ему доступно всё. Нет рамок – есть воля и выбор. Всегда.

Сеох провёл ладонью по каменному столбу. Чужак был изображён на нём странной химерой: наполовину человек, наполовину морская тварь с щупальцами вместо рук и клыкастой пастью. Между зубов находился тонкий серп луны. Волны укрывали пришельца до пояса. Дальше шли неясные чёрточки – вокруг столба и до самой земли. Сеох не знал, что они означают. Быть может, лунные циклы, с помощью которых та-мери вели отсчёт времени.

– Не отставай. – Мастер оглянулся. Он стоял перед крыльцом, к которому сходились каменные тропы. Круги колонн охватывали храм не в произвольном порядке: их ряды напоминали лабиринт. Должно быть, та-мери шли по определённому пути – не напрямик, как белые пришельцы.

Они тоже были чужаками здесь. Могильщиками, потревожившими сон. Сеох сглотнул и принял факел из руки мастера. Шагнул под каменные своды – всё равно что в склеп.

☽ ✶ ☾

28 день Зенита, 295 г. от ВП

Остров Тысячи Лестниц, Ласера

Прохлада на лестнице заставила спину покрыться мурашками. Сеох миновал пролёты один за другим. Удивительно, что не только постоялые дворы, но и жилые дома здесь были похожи: несколько этажей, разные хозяева. Отчасти Ласера напомнила ему Талифу, но там приходилось делить с соседями лишь улицу, а не коридор или балкон. Может, поэтому город был таким шумным. Люди спорили, ругались, мирились, пели под звуки свирели и барабанный стук, рыдали и смеялись в открытые окна, и всё это