Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

Мона Чиэра говорит, что у Эулы талант. Просто поразительный для шестнадцати лет. Не предвидеть, конечно, а врать. Это получается у неё лучше всего. Эула любит сочинять истории.

Она и правда слепая. На правый глаз. Левый закапывает травяным настоем из огницы, прежде чем выйти на площадь: радужку мигом затягивает молочная пелена. А вдоль щеки тянется уродливый шрам от ожога: опрокинула на себя чан с кипятком в раннем детстве, с тех пор стала непригодной. Зарабатывает как может.

В «Бирюзовой лилии» все равны. Мона Чиэра, которую девочки уважительно кличут митре́сс, не устаёт напоминать об этом ежедневно, пересчитывая заработанные суммы.

Воспитанная в весёлом доме Эула не помнит мать. Она любит всех, кто проявляет каплю заботы: заплетает косы на ночь или штопает рваный чулок. Она малодушно благодарит – не зная, кого – за свои изъяны, привыкая к насмешкам сверстников. Пускай красавицей ей не быть, зато Эула в полной мере оправдывает имя, данное при рождении.

– Добрый мон, не проходите мимо! – Звонкий голос летит над площадью. – Хотите узнать свою судьбу?

Кто-то оглядывается и спешит дальше. Других пугает её пустой взгляд: мужчины отводят глаза, с ними легко работать. Дамы же, как правило, делятся на две категории: дотошные и сердобольные. Эула согласится на любых – стыдно возвращаться с пустыми карманами. День выходит неудачным.

– Ты слышишь их?

Мужчина садится рядом. Эула осторожно, не мигая, поворачивает голову.

– Простите, мон?..

– Камни. Ты их слышишь?

Девочка кивает, разглядывая незнакомца. У него очень интересные черты лица: широкий нос и массивная челюсть, глубоко посаженные зелёные глаза и тонкие губы. Десяток блестящих колец в левом ухе. Голова обрита наголо. От пальцев и выше тянутся причудливые татуировки: цветные щупальца оплетают запястья. Эула с трудом отводит взгляд, чтобы не выдать себя.

– Именно так, мон. Они по-своему поют. Если желаете задать вопрос, я раскину для вас кодолы.

– Сколько историй ты готова поведать за серебряный хол?

Эула теряется, не сразу находя слова.

– Простите, мон, вы, наверное, не так поняли…

Он наклоняется к ней, почти касаясь лица. От неожиданности Эула втягивает голову в плечи.

– Разве? Ты развлекаешь почтенных граждан байками за несколько медяшек. По-моему, я понял верно.

В его голосе нет угрозы, и девочка позволяет себе свободно вздохнуть. По крайней мере, её не ведут к жандармам. Наоборот, предлагают сумму недельной выручки. Ну, раскрыли секрет, ничего не поделать. Рано или поздно это должно было случиться. На каждого хитреца найдётся тот, кто хитрее. Главное – не продешевить. И не сказать «одну», это будет нечестно.

– Три, – отвечает Эула, справившись с волнением. – Я расскажу вам три истории: весёлую, грустную и вечную. Если вы никуда не спешите.

Незнакомец возвращает прежнюю дистанцию.

– У меня есть время.

– Хорошо. Если понравятся все три – заплатите втрое больше. – На миг она поражается собственной наглости, но вызов брошен.

– Как тебя зовут?

– Эулалия, мон.

– «Та, что складно говорит». Ты родом из Ласеры?

– Возможно, оттуда моя мать. Я родилась в Клифе.

Городе-на-крови.

Её часто принимают за чужестранку из-за оливковой кожи и вьющихся волос, но для Эулы все люди одинаковы, несмотря на то, как они выглядят и во что одеваются.

– Какую историю хотите услышать первой? Весёлую или грустную?

– Грустную.

– Хорошо. Но предупреждаю: она разобьёт вам сердце.

Незнакомец зачерпывает горсть воды из фонтана: капли стекают вниз, рисуя дорожки на белом мраморе. Эула вновь удивляется странной встрече. Недолго, правда.

Она знает, с чего начать.

✶ ✶ ✶

ЧАСТЬ II. Живые и мёртвые

СТРАНИЦА СЕДЬМАЯ. Чумной

2 день Заката, 299 г. от ВП

Остров Ржавых Цепей, Ярмарочная площадь

Умбра сидит на бортике фонтана. Щурится, глядя на струи воды; на щеке остаются брызги. Правый рукав насквозь мокрый.

– Ну что, сказка или песня? – Подруга шелестит камешками, готовая раскинуть кодолы по первой просьбе. Шутки ради, конечно.

Все предсказания Эула сочиняет на ходу. Язык у неё подвешен так же хорошо, как у Карпа, а фантазии и того больше. Среди девочек «Бирюзовой лилии» она неприкасаемая из-за своего уродства. Но по правде – у неё красивые глаза. Умбра знает. Она любит смотреть в молочно-белые радужки. Любит осторожно касаться щеки названой сестры: старые шрамы не болят. Эула говорит, ей просто щекотно.

– Давай сказку. Про городской Совет и нутряков. Что будет дальше? После Латунки?

Подруга кривит рот.

– Не могла чего повеселее придумать? Ну ладно. Будет тебе сказка про белого ягнёнка, которого закололи к празднику Жнивья… Говорят, судью Гэлина нашли в его доме, между полуночью и первым набатом. В луже собственной крови. Без сердца. Думают, орудовал кто-то знающий. Хирург. Не просто грабитель, ведь из кабинета ничего не пропало, а приезжий врач. Тот самый. – Она понижает голос до шёпота.

Умбра ёжится. Неугомонные капли бегут по плечу. Хочется уйти в другое место, но эта площадь и фонтан принадлежат Эуле.

Другие места заняты. Во Внутреннем круге свои законы. Местные банды считают себя лучше внешников, чище, правильнее. Они другим не ровня, и всё потому что родились ближе к Рассветным башням и Уделу Боли. Пережиток прошлого.

– Вот как, значит. Тот самый, – повторяет Умбра.

Чужак, чьего имени никто из внешников не знает и все кличут просто – враг.

Тот, что закрыл Латунный квартал, отрезав сотню домов от остального города, как затронутый плесенью ломоть от пирога. По его совету подписали приказ, и теперь намалёванное белой краской слово «Карантин» украшает ворота. Под ним – навесной замок и крепкие цепи.

Если гниль затронула хлеб, рано или поздно сожрёт целиком. Умбре приходилось есть всякое: чёрствое, горелое, превратившееся в сухарь. Но гнилое – никогда, это через себя переступить. Корку можно срезать или отковырять ногтем, но если грибок добрался до мякиша…

Латунный квартал был южной коркой Клифа. Мост над каналом подняли: никто не попадёт внутрь и не выйдет. Не увидится с родными. Завод тоже закрыт. Ящики с провизией оставляют за воротами, но этого мало, на всех не хватает. Городской Совет уже похоронил латунников: зачем тратить то, что понадобится живым? Удобнее закрыть глаза и уши.

С той стороны иногда слышатся крики, но чаще – тишина. Дым вьётся, улетая к небу – чёрный, с седыми перьями, – пока костры не догорят. Заражённых жгут, ясно как день. Хорошо, если не заживо. От страха теряют рассудок, а миножья хворь,