Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

– А почему? Объясни, что мне делать, если не бояться. Если карта не про болезнь, про что тогда?

– Болезнь может коснуться тела, а может – души. С телом я могу помочь. – Она двигается по комнате стремительно, вскрывает ящики из тёмного дерева, вытряхивает предметы из бархатных мешочков. – Возьми. Это нюхательная соль с острова Белого Камня. – Каллима протягивает флакон с сыпучим содержимым, а следом ещё один, с вязкой жидкостью, похожей на дёготь. – Здесь настойка: выжигает заразу, выгоняет из тела всё злое. И оберег. Слово на нём крепкое: земля не призовёт того, кто носит.

Костяная подвеска на тонком шнурке по форме напоминает ноготь. В другое время Умбра спросила бы, чей он – поговорила с гадалкой по душам, – но резкость Каллимы, её порыв и спешка передаются гостье. Время не ждёт: она должна вернуться к Скату.

– Слышишь, что творится снаружи? Безумие какое-то. – Умбра не успевает понять, что именно оказывается у неё в руках. За окнами раздаётся шум: грохот, чей-то протяжный крик, – но из-за плотных штор ничего не видно.

– Люди всегда люди. Та-эрдан, они становятся слугами гнева в тёмный час. Мысли тоже заразны. Не бойся смерти, бойся идей.

– Тебе тоже страшно, те-ваку?

Каллима оборачивается, когда Умбра обращается к ней как к видящей.

– Да, Беглянка, страшно. Кинвар не успел. Я не успела. Теперь всё рухнет, посыпется.

– Погоди-ка… Кинвар? Судья Гэлин, ты про него?

– Уже слышала? – Хозяйка горько усмехается. – На каждом шагу об этом треплют.

Каллима замирает в круге света: зажжённые на столе свечи рассеивают полумрак, но углы съедают тени. Её кожа кажется не смуглой, а землисто-серой. Глаза будто ввалились, потеряли блеск, на лбу появились морщины, которых Умбра раньше не замечала. Перед ней не красавица, которой все завидовали, – только оболочка.

– Ты больна?

– Я нет. Он – был. Я бы сумела его спасти, Беглянка, понимаешь? Сумела! – Во взгляде гадалки мелькает что-то дикое. – Остальным не помочь, а ему могла. Но он не пришёл… и мне запретил. Его слово – приказ… для всех в этом городе. – Фразы падают, как сухой горох, и катятся по полу, исчезают за занавеской. Тень Каллимы пляшет на стене. Сама хозяйка не шевелится.

– Эула говорит, судью убили в собственном доме. За что?

– Не «за что». Для чего. В здоровом сердце истина. В чёрном сердце зреет яд. Что одному яд, другому – лекарство. Нити тянутся, узлы множатся. Острый нож наточен, скоро всё перережет. – Каллима смотрит мимо гостьи, а губы продолжают шевелиться. Взгляд пустой, стеклянный, хуже, чем у Эулы, вот что по-настоящему страшно.

– Ты не одна. – Умбра запинается, подбирая слова. – Не оставайся тут. Хочешь, пойдём со мной?

Она не решает за всех: Братство должно проголосовать, – но бросить давнюю подругу вот так, когда ей нужна помощь…

– Уходи, Беглянка. Тебе пора. – Очнувшись, Каллима отталкивает её от себя. – У тебя есть платок? На лицо повяжи. И никого не касайся по дороге. Иди!

– Что с тобой будет?

– Кан-га.

Дыхание перехватывает. От единственного слова, произнесённого как приговор, по коже идёт мороз. Проклятие, которым Каллима пугала двух осинок, – то, что настигает после смерти за попытку изменить судьбу.

– Лишний узел, – поясняет гадалка мёртвым голосом. – Я пыталась спасти его. Взяла силы взаймы – у хозяйки дома. Той, что жила здесь до меня. Время платить долг.

Умбра отступает назад.

Тень на стене расползается чернильным пятном, выпуклым, осязаемым. Клубящаяся тьма обнимает Каллиму сзади, ложась на плечи беззвёздной шалью.

Умбра смотрит как заворожённая, не в силах перешагнуть порог и выбежать вон. Да, снаружи страшно, но там люди, живые!..

А внутри – покойница. Улыбается ртом Каллимы, прежде чем зайтись не то смехом, не то кашлем. Выплёвывает зубы, и те разлетаются по полу, как недавно слова. Красивое лицо – самое прекрасное из тех, что видела Умбра, – превращается в посмертную маску. Кожа лопается, обнажая белую кость; ногти царапают шею, и кровь, повсюду кровь…

Свечи гаснут одна за другой. Дверь хлопает за плечом; визжат петли.

Умбра бежит, не разбирая дороги. Стены, стены, трубы, люки, заколоченные двери, знаки на стенах, круги и линии, белая краска… Клиф смеётся над ней, подбрасывая тупики. Бьёт набат. Какой по счёту?

Звон растекается над крышами. Дорога к Девятому мосту кажется бесконечной.

«Остальным не помочь…» – Кровь стучит в висках словами Каллимы.

И снова площадь: Умбра огибает её, бросая быстрый взгляд на фонтан. Отблески пламени колышутся на воде: белый фрегат в основании колонны плывёт по алому зареву.

Время растягивается. Воздух, наполненный дымом, густеет. Каждый шаг даётся сложнее, чем предыдущий, словно Умбра идёт – или плывёт, подобно хищной рыбе-тёзке – сквозь воду, захлёбываясь в криках толпы. Протестующих рабочих разгоняют дубинками, но их не становится меньше. У начала Кожевенной улицы возводят баррикады. С другой стороны, минуя заслон, летят склянки с зажигательной смесью.

Умбра ныряет направо, к мосту, оставляя за спиной фрегат, незыблемый и вечный. За это Эула его и полюбила, но, скорее, не сам фонтан, а легенду о мастере Манаре.

По слухам, зодчий, построивший в Ласере – просвещённой столице доминиона – Лестничные храмы и знаменитые дворцовые сады, посетил Клиф на закате лет и был огорчён его безыскусностью: серые лабиринты улиц, разновеликие дома и суровый лик Удела не оставляли места для красоты. Клиф был создан таким: чудовище, лишённое света и грации, вырубленное в скалах и связанное цепями. Что хорошего могло вырасти на его спине?..

И всё-таки Манар распорядился возвести Рассветные башни, а перед их фасадами – фонтаны на площадях Внутреннего города. Скульптуру для одного из них он изготовил лично, используя только светлый камень и вложив особый смысл в своё творение. Хотел приблизить город к Ласере, яркой, многолюдной, празднично-живой – раю среди Окраинных городов…

Верхушка фрегата так и не была завершена. Грот-мачта и парус остались невидимы – всё равно что призрачное эхо из былых времён. Мастер Манар умер здесь, так и не вернувшись домой. Упал с приставной лестницы, сломал позвоночник. Говорят, он прожил ещё несколько часов, глядя, как тонет день в чаше фонтана, а его дети и внуки прокляли Клиф. Разрубленная нить, как сказала бы Каллима. Весь город держится на клочках и обрывках. Узлы ненадёжны: потянешь – развяжутся.

Умбра чудом уворачивается, избегая прикосновений. Натыкается на женщину с грудным ребёнком – кажется, та плачет. Но чем ей помочь?..

Краем мысли она успевает понять: пожалеет. Но всё равно протягивает флакон с лечебной солью. И кому? Незнакомке на улице.

– Возьмите. Спрячьтесь в доме, его спрячьте!

Женщина смотрит