Осколки протокола. Суррогат реальности - Юрий Александрович Уленгов

Или пытавшийся ее не потерять.

Я горько усмехнулся. Вот оно что, профессор. Дочь. Ты пытался ее спасти. Перенес сознание в синтетическое тело, дал ей силу, скорость, практически бессмертие… Хотел вернуть к жизни.

Но что-то пошло не так.

И вместо дочери у тебя осталась фактически машина — совершенная, смертоносная, бездушная. Оболочка без души.

Охренеть…

Поставил фото обратно на стол. Посмотрел на него еще раз — девушка смотрела с фотографии грустными глазами, Плесецкий стоял за ее спиной, и казалось что он пытается защитить ее от чего-то.

На какой-то момент мне стало искренне жаль Плесецкого. Но только на один. если когда-то он и был любящим отцом, то сейчас превратился в психопата с манией величия, ставящего бесчеловечные эксперименты и одержимого идеей цифрового бессмертия.

Я отвернулся от стола и потер лицо ладонью. Ладно. Хватит. Оставим диагнозы докторам. Сейчас нужно найти чертов вход.

Я огляделся. Стол, кресла, книжные шкафы. Что здесь может быть входом?

Мой взгляд автоматически зацепился за шкаф напротив, пробежал по корешкам книг. Научные труды по нейробиологии. Медицинские энциклопедии. Кибернетика. Имплантология. Программирование. Стоп. Это что?

«Жорж Санд. Собрание сочинений».

Я даже головой потряс в недоумении.

Явно художественная книга в библиотеке, забитой научными трудами, выбивалась из общей картины так же, как суперкар на стоянке военной техники. И… Было что-то еще. Что-то, что я пытался вспомнить, но неуловимое воспоминание ускользало каждый раз, когда я пытался к нему подобраться.

— Жорж Санд… — проговорил я вслух.

— Жорж Санд — псевдоним французской писательницы Амандины Авроры Люсиль Дюпен, — тут же отозвался Симба, заставив меня вздрогнуть. Что? Какой еще писательницы? При чем тут это? Стоп.

Авроры…

Я шагнул вперед, открыл витрину и, взявшись за книгу, потянул ее на себя. Та подалась как-то очень туго, будто была стиснута другими… Я потянул сильнее — и тут же тяжеленный шкаф дрогнул и пришел в движение, отодвигаясь в сторону.

Я шагнул назад, и, глупо улыбаясь, уставился на массивную металлическую дверь с панелью биометрического доступа в нише за шкафом.

Вот он. Вход в хранилище. Ай да профессор, ай да сукин сын!

Даже не раздумывая, я шагнул в нишу и приложил ладонь к сканеру. Диод на панели мигнул, раздался писк, а через секунду внутри конструкции отчетливо щелкнул замок, и свет на панели сменился на зеленый.

Доступ разрешен.

Еще секунду постояв перед дверью, я взялся за ручку и потянул. Дверь подалась не без усилия, открывая моему взору бетонные ступени, уходящие вниз.

Что ж. Удивительно, но мне удалось отыскать хранилище. Теперь осталось отыскать в нем что-нибудь полезное. Не зря же я весь этот путь проделал?

Я усмехнулся, окинул взглядом библиотеку и шагнул на лестницу.

Посмотрим, что приготовил для меня Плесецкий…

Глава 9

Казарма отряда Рокота мало чем отличалась от сотен других казарм, в которых он провел последние двадцать лет жизни. Ну, разве что была чуть лучше оснащена, да вместо двухъярусных коек бойцы спали в отдельных спальных боксах. А так… Нет, ладно. Свой достаточно неплохой спортзал, пищевой синтезатор с обширным меню и зона психологической разгрузки с вирт-симуляторами и большим голографическим экраном — совсем не то же самое, что несколько кирпичей, привязанных к лому, общая столовка с кашей комками и приткнувшийся на ящиках в углу телевизор с игровой консолью, вопросов нет. Но суть — суть оставалась той же.

Рокот сидел за столом, на котором лежал разобранный «Питбуль» и механически протирал затвор промасленной ветошью под аккомпанемент гулких ударов, тяжелого женского дыхания и периодических вскриков. Вьюга в коротких обтягивающих шортах и спортивном топе выпускала пар в спортивной зоне. Сейчас, без громоздкой экипировки и тяжелого экзокостюма девушка выглядела совсем юной, гибкая фигурка ритмично двигалась по полу, и в другое время командир группы с большим интересом посмотрел бы на то, как Вьюга выбивает пыль из новичка, обманутого мнимой легкостью и изяществом девушки. Вот только мысли Рокота были далеко.

Руки двигались сами, без участия головы — затвор, ствол, магазинная шахта, снова затвор. Масло, тряпка, повтор. Терапия такая. Занять руки чем-то осмысленным, отключить мозги хотя бы на время.

Не работало.

Мысли раз за разом возвращались к тому, что случилось в башне ГенТек сутки назад.

Рокот отложил затвор на край стола и потер лицо обеими ладонями, будто пытаясь физически стереть воспоминания. Не помогло. Картинка перед глазами стояла все та же — темная лаборатория, освещенная только фонарями на стволах, фигура в боевом костюме с гранатой у виска, и лицо. Знакомое, виденное до этого сотни раз. Не только лицо. Фигура, глаза, манера держаться… Когда Рокот увидел запись с камер Костоправа и Резака, он не поверил своим глазам. Он был готов предположить что угодно: монтаж (интересно, кто и когда успел бы фальсифицировать материалы?), обман зрения, последствия одного из экспериментов «ГенТек»… Да что угодно! Но когда он увидел его вживую, все сомнения развеялись: это был Антей. Да что там говорить, он сам его узнал и назвал по имени! Вот только поговорить со старым другом так и не удалось.

Потому что он просто взял и взорвал себя.

Рокот тряхнул головой.

Бред какой-то.

Он снова тряхнул головой и принялся собирать винтовку. Однако привычная механическая работа не успокаивала — он снова провалился в транс, уносясь мыслями куда-то далеко.

Они с Антеем были знакомы довольно давно — лет, наверное, пятнадцать. Поначалу, когда молодого лейтенанта только перевели в их отряд, он показался чересчур… Выпендрежным, что ли? Слишком ироничный, не лезущий за словом в карман, всегда с колкостью на языке… Парня не очень любили в отряде. Но после пары операций, из тех, в которых люди проверялись не словом, но делом, стало понятно — это такая же армейская косточка, как и остальные бойцы. Зорин мог подколоть, простебаться, а на задании, став внезапно очень серьезным и собранным, нырнуть за тобой в пылающий ад — и вытащить, попутно выполнив задание и перевыполнив его цели. Как тогда, в пустыне, например…

В памяти всплыла Сахара. Песчаная буря, вой ветра секущего лицо миллионами раскаленных песчинок, изнуряющая жара за сорок градусов даже в тени. Он лежал на песке, истекая кровью из рваной раны в боку, и понимал что все, приехали, конец. Эвакуация в двух километрах, но с таким ранением два километра — как двести. Не дойти.

А Антей взвалил его на плечо — сто килограммов живого веса в полной экипировке