Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

— Хорошо. Мощность мы увеличиваем. А как быть с ресурсом? Увеличение калибра и новое, более мощное зарядное устройство приводят к катастрофическому разгару ствола. Он у вас «умрет» после пятисот выстрелов!

Устинов смотрел на меня с восторгом, как ученик мудрого учителя, который задал именно тот вопрос, которого он ждал.

— Мы рассчитываем ее под дигликолевый порох, как вы и определили на совещании в Москве! У него более низкая температура горения. Мы уже уже посчитали: с этим порохом, даже в увеличенном калибре, живучесть ствола не только не уменьшится, но и, возможно, даже немного возрастет!

В цеху повисла тишина. Я смотрел на этого молодого, одержимого инженера и понимал, что передо мной — тот самый человек, которого я искал. Не просто исполнитель, но будущий организатор всей оборонной промышленности. Человек, способный мыслить системно и видеть на десять шагов вперед. Это я удачно зашел! Найти такой алмаз здесь, в опытном цеху, — успех, сравнимый с открытием нового месторождения нефти. Нужно немедленно взять его под свое крыло!

Я повернулся к ошеломленному директору и Кирову, который с улыбкой наблюдал за этой сценой.

— Этот инженер, — сказал я медленно и отчетливо, — поедет со мной в командировку в Америку. В качестве моего личного помощника по вооружениям.

Это было неслыханно. Немыслимо. Нарушение всех правил и субординаций. Товарищ Иванов, разумеется, сражу зе грудью бросился защищать свои кадры:

— Но, товарищ Брежнев… у него же нет ни визы, ни загранпаспорта, а вы уже скоро едете… это длится месяцы…

Не слушая его, я смотрел на Устинова, который стоял бледный, как полотно, не веря в происходящее. В один миг рухнули все его жизненные планы, и возникли новые — и очень соблазнительные!

— Товарищ Устинов, у вас есть два дня на сборы, — сказал я ему. — Паспорт и визу я обеспечу. Ведь обеспечим же товарищу визу, да Сергей Миронович?

Через час в моей записной книжке появился прямой номер начальника Ленинградского управления ОГПУ. Нужно было ковать железо, пока оно горячо, пока Сталин поддерживает мои начинания, а Киров готов оказать им содействие здесь, в Ленинграде. Мне нужны специалисты.

На Кагановичах далеко не уедешь.

* * *

Насчет визы пришлось звонить напрямую в ОГПУ. Я сообщил дежурному, кто я и чего хочу. Через несколько минут телефон перезвонил. Я снял трубку.

— Товарищ Брежнев? — спросил сухой, безликий голос. — С вами будет говорить начальник Управления ОГПУ по Ленинградской области, товарищ Медведь.

Секундная пауза, щелчок в мембране.

— Леонид Ильич, добрый вечер, — раздался в трубке спокойный, даже какой-то домашний голос. — Филипп Демьяныч Медведь беспокоит, начальник ЛенОГПУ. Мне передали, вы хотите переговорить по поводу выездной визы военинженеру Устинову? Полагаю, это возможно. Однако, я хотел бы обсудить вопрос очно. Не могли бы вы разделить со мной буквально полчаса?

— Конечно! — не видя подвоха, согласился я.

— Прекрасно! Машина для вас уже выслана!

Через десять минут я уже сидел в черной «Эмке», которая неслась по пустынным гранитным набережным в Ленинграде. Подъехали мы не к парадному фасаду монументального здания на Литейном проспекте, а нырнули в неприметную арку и остановились у бокового подъезда. Внутри — тишина, тусклый свет, бесконечные коридоры, пахнущие сургучом и казенной тревогой.

Кабинет Медведя был большим, почти аскетичным: массивный стол, карта в округе на стене, портреты Дзержинского, Менжинского и Ягоды. Сам хозяин кабинета, невысокий, плотный человек с козлиной «феликсовской» бородкой и усталым, одутловатым лицом, встретил меня радушно.

— Прошу, Леонид Ильич, садитесь. Чай? Папиросу? — он пододвинул мне открытую коробку «Герцеговины Флор». — Прежде всего, спасибо за сигнал по инженеру Устинову. Вы правильно обращаетесь напрямую: для ускорения важных партийных дел мы всегда находим возможность устранить любые бюрократические препоны. Документы на вашего помощника завтра к обеду будут готовы!

Он говорил мягко, почти отечески. Я насторожился. Почему-то подумалось, что эта прелюдия — явно не к добру.

Медведь затянулся, выпустил струю дыма и, глядя куда-то в сторону, на портрет Дзержинского, продолжал тем же спокойным тоном:

— Собственно, я вот о чем хотел поговорить: до нас доходят сигналы, Леонид Ильич… Странные сигналы. Если бы вы, сами будучи в Москве, почему-то очень интересуетесь как идут дела в нашем, ленинградском, хозяйстве. Распространяете среди руководящих товарищей… скажем так, тревожные слухи. О якобы готовящемся покушении на Сергея Мироновича.

Он сделал паузу и в упор посмотрел на меня своими блеклыми, ничего не выражающими глазами. Я не чувствовал страха — скорее, холодное, почти отстраненное удивление от скорости их работы. Разговор с Кировым был приватным, в стенах Кремля. И вот, пожалуйста, — оказывается, он прекрасно известен начальнику ленинградского ОГПУ.

— Я не распространял слухи, Филипп Демьянович, — ответил я ровно. — Я поделился с Сергеем Мироновичем информацией, которая показалась мне заслуживающей внимания. Это называется партийная бдительность.

Медведь саркастически усмехнулся.

— Партийная бдительность, — медленно повторил он, произнося пробуждающие слова на вкус. — Хорошее определение. Но вот скажите, Леонид Ильич, такой интересный момент… Откуда у вас, — человека, занимающегося в Москве сугубо промышленными вопросами, вдруг появляется такая, гм, интимная осведомленность о делах в нашем ленинградском аппарате? Кто ваш источник?

Я чувствовал, как внутри все похолодело. Это был главный вопрос. Прямая ловушка.

— Источник ненадежный, — ответил я, старый, чтобы голос звучал как можно более спокойно. — Обрывки разговоров, случайные намеки… В кулуарах 17 съезда я слышал обрывок разговора незнакомых мне товарищей. Они говорили о возможности покушения на Сергея Мироновича. Поначалу я не придал этому значения, но затем… Затем на съезде было много других, сомнительных разговоров… И я решил все-таки предупредить Сергея Мироновича. В порядке «дуть на воду».

— Понимаю, — появился Медведь. — Кулуарные сплетни. Однако, Леонид Ильич, — тут он наклонился вперед, и в его голосе послышались стальные нотки — все же: если вы, как бдительный коммунист, услышали нечто, угрожающее жизни члена Политбюро, почему вы не сочли долгом немедленно проинформировать об этом компетентные органы? Почему вы не пришли с этой информацией к нам в ОГПУ?

— Видите ли, Филипп Демьянович, — я развел руками, рисуя легкое смущение, — именно потому, что сведения были крайне ненадежны, по сути — слухами, я и не счел возможным беспокоить вашу организацию по пустякам. Поднять тревогу, начать расследование из-за