Леонид. Время выбора - Виктор Коллингвуд

Медведь откинулся на спинку кресла и снова усмехнулся, но на этот раз в его усмешке не было и тени дружелюбия.

— Бдительность — это прекрасное качество. Когда она в правильных руках. А когда нет… Понимаете, в чем дело, Леонид Иль-ич… такие «проявления бдительности» со стороны очень похожи на провокацию. На почве, так сказать, столкнуть лбами ленинградских товарищей с московскими, создать здесь у нас атмосферу нервозности, недоверия. Посеять, так сказать, панику. А паника, как известно, — родная мать измены. Вы ведь умный человек. Вы понимаете, о чем я?

Медведь встал и подошел к окну, заложив руки за спину.

— Сергея Мироновича у нас в Ленинграде и партийцы, и народ очень любят. И поверьте, мы его бережем. Его охраняют лучшие силы нашего управления. И мы, признаться, не очень нуждаемся в советах от гастролеров, даже столь высокопоставленных. Мой вам демократий, товарищеский совет, Леонид Ильич. Занимайтесь тем, что вы уполномочили партию. Занимайтесь вашей Америкой, самолетами, прессами. Это очень важное и нужное дело. А вопросы государственной безопасности в городе Ленина мы как-нибудь займемся сами. Не нужно лезть не в свое дело. Это, знаете ли, может плохо кончиться.

Он говорил об этом без всякой угрозы в голосе, скорее всего, с усталой констатацией очевидного факта.

Когда я вышел из «Большого дома» на промозглую, сырую улицу, чувство триумфа от успешно проведённого дня испарилось без следа. Мое предупреждение Кирову не просто не сработало: оно было перехвачено, вывернуто наизнанку и теперь использовалось в качестве улики, доказывающей мою нелояльность. Похоже, я стал фигурантом в чужой, большой и смертельно опасной игре, правила которой были не ясны. И игроки в этой игре были куда опытнее меня!

Глава 8

Суета последних ленинградских дней закончилась: мы в порту, ожидаем погрузки. У одного из дальних причалов, окутанный промозглой дымкой, стоял под парами наш «Смольный» — не очень большой, но крепкий и ладный пассажирско-грузовой пароход, сверкавший свежей краской.

Самой сложной частью операции была незаметная погрузка самого секретного груза. Я стоял чуть поодаль, наблюдая, как портовые грузчики под началом руководивших погрузкой агентов Спецотдела. Несколько обитых железом ящиков, задекларированных как «детали высокоточного метеорологического оборудования для торгпредства», краном на специальных тканевых стропах, медленно и осторожно опустили на палубу, а затем уже вручную перенесли в самый дальний и сухой угол трюма. В ящиках, любовно укутанный в промасленную ткань, покоился в разобранном виде отполированный до блеска деревянный макет нашего будущего истребителя.

Постепенно на причале собирались члены нашей делегации. К трапу подкатил правительственный автомобиль, и на причал ступил Анастас Микоян, в своей неизменной каракулевой шапке. Следом появился мрачный, одетый в тяжелое кожаное пальто Михаил Каганович. Со мной на борт поднялась моя «команда»: восторженный, впервые попавший за границу Дмитрий Устинов; авиационная группа — сосредоточенный Александр Яковлев и неизменно неунывающий Артем Микоян; за ними — узкие специалисты, мои «охотники за технологиями» — автомобильный гений и энтузиаст Виталий Грачев, и чудаковатый, замкнутый «повелитель радиоволн» Семен Катаев. Оба они держались особняком, каждый — сам по себе, всем своим видом показывая, что сфера деятельности столь далека от понимания обычной публикой, что и разговор затевать незачем. Последней приехала Ермольева — ее привезла служебная машина из Наркомздрава.

Перед самым отплытием прямо на причал въехал длинный черный «Паккард». Из него вышел Киров: Сергей Миронович приехал проводить нас. Мы отошли в сторону от шумной толпы, и я ее раз, пристально посмотрев ему в глаза, произнес.

— Сергей Миронович, я вам говорил про того ненормального, Николаева… Ходяят нехорошие слухи… Вы, пожалуйста, будьте осторожнее. Усильте охрану, не ходите один. Да и неплохо бы проверить ваших архангелов. Время сейчас… нервное.

Он хлопнул меня по плечу, улыбаясь своей широкой, обезоруживающей улыбкой.

— Не беспокойся, Леонид! Кому я нужен? Прорвемся!

Но в его глазах я не увидел прежней беззаботной уверенности. Мои слова, кажется, все-таки заронили в его душу зерно тревоги. Большего я сделать, наверное, не мог.

Наконец, гремя чемоданами, мы взошли на борт. Корабль оказался более роскошным и комфортабельным, чем можно было бы ожидать от гражданского флота пролетарского государства. Впрочем, все встало на свои места, когда мне объяснили, что спроектирован он был «старыми», дореволюционной закваски инженерами, прекрасно знавшими, как должен выглядеть первый класс.

Наконец, над портом пронесся долгий, тоскливый гудок. Мы вышли на палубу.

Пароход, вздрогнув всем своим огромным стальным телом, медленно начал отходить от гранитной стенки причала. Сырой, соленый ветер ударил в лицо, затрепал полы кителей и пиджаков. Прощальные взмахи рук, крики чаек, холодная, свинцовая вода Финского залива — все смешалось в одном остром, пьянящем чувстве предстоящего большого, немного опасного путешествия. На берегу, среди провожающих, я до последнего видел одинокую фигуру Кирова. Он поднял руку и помахал нам.

Корабль развернулся и медленно пошел вперед. Промышленные окраины Ленинграда, трубы заводов и портовые краны медленно растворялись в серой, промозглой дымке.

«Смольный» шел по Морскому каналу, проложенному прямо по дну залива. Около часа мы двигались среди свинцовой, неподвижной глади, и казалось, что вокруг нет ничего, кроме низкого неба и стылой воды. Но вот впереди, прямо по курсу, серая дымка на горизонте начала уплотняться, обретать форму. Из воды, словно призрак, выросла длинная, плоская полоска земли — остров Котлин.

Над ним, пронзая тусклое небо, вознесся золоченый купол Морского собора, увенчанный крестом. Постепенно стали различимы гранитные причальные стенки военной гавани, у которых застыли серые, хищные силуэты эсминцев и подводных лодок. А вокруг, разбросанные по заливу, вырастали из воды угрюмые каменные бастионы — легендарные форты, веками защищавшие вход в устье Невы.

Корабль развернулся, огибая остров, и медленно пошел мимо угрюмых гранитных фортов Кронштадта.

Мы — я, Микоян, Каганович и Устинов — стояли у левого борта, глядя на удаляющуюся землю.

— Эх, хорошо! — пробасил Михаил Каганович, с усилием потирая озябшие руки. — В Лондон, значит, сначала? Говорят, там у них туманы и бабы холодные, как рыба. Не то что в Париже!

Анастас Микоян хитро прищурился из-под густых бровей.

— Ты, Михаил, о бабах меньше думай, а больше о деле. Нам там с фирмой «Роллс-Ройс» вести дела нужно серьезно и внимательно. Изучить их передовой опыт по авиационным моторам.

Устинов, стоявший рядом, молчал. Он, казалось, не замечал ни пронизывающего холода, ни этих разговоров. Он смотрел вперед, туда, где за серой пеленой