Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

– Я думала, мы сможем пополнить запасы, посеяв семена дикой тольусы, ввезенной из Дара, – сказала Кутанрово. – Но… но они, к сожалению, не взошли.

Танванаки вскочила с места столь резко, что едва не упала, когда кровь прилила к голове.

– Как такое возможно?

– Семена не дают ростков, – промолвила Кутанрово уныло. – Я… я не знаю почему. Кое-кто из туземных рабов говорит, что плоды, наверное, специально обжарили или еще каким-то образом обработали, чтобы убить в них жизнь. Но лично я в это не верю. Что грязноногие невольники смыслят в наших священных ягодах?

«Может, это воля богов, решивших покончить с нами? – размышляла Танванаки в отчаянии. – Или это… заговор? Нет, невозможно!»

В конце концов угроза вымирания, нависшая над боевыми гаринафинами, вынудила Танванаки совершить немыслимый прежде поступок. Она обратилась к старой подруге Гозтан Рьото. Со времени поражения в битве возле острова Полумесяца тан-гаринафин находилась в опале, но в вопросах, касающихся гаринафинов или тольусы, пэкьу не могла довериться никому, кроме нее. Поэтому Гозтан вернули прежнее высокое положение, и даже Кутанрово не осмелилась против этого возражать.

Когда Гозтан ввели в курс дела, она обнадежила Танванаки:

– Еще не все потеряно. У нас ведь остались плантации тольусы на Дасу. Их немного, поскольку открытые выходы лавы на поверхность на этом острове встречаются редко, но они есть. Если мы сумеем спасти эти растения от болезни, то сможем использовать собранные ягоды, чтобы помочь страдающим от безумия воинам и преумножить поголовье гаринафинов.

Пэкьу велела Гозтан немедленно этим заняться, и тан отбыла выполнять поручение.

Дабы помешать переносу заразы на Дасу, Танванаки запретила любое сообщение между островами: по воздуху, по воде или через туннель. Намереваясь попасть на Дасу, Гозтан и ее люди искупались в обжигающе горячей воде, после чего голышом взошли на борт корабля. На середине пролива их встретило судно с Дасу, и прежде, чем перейти на него, они снова приняли ванну, чтобы не пронести на себе ни единой пылинки с острова Руи.

К счастью, плантации тольусы на Дасу избежали загадочной хвори. Вскоре Гозтан и ее команда вернулись, везя с собой все ягоды, какие удалось собрать. Но во время краткой встречи с Кутанрово всплыли новые невеселые подробности. За время отсутствия Гозтан ситуация в Крифи катастрофически ухудшилась. Столица льуку напоминала теперь скорее госпиталь, чем сердце Укьу-Тааса. Подобную картину тан наблюдала также и в других поселениях по пути через Руи.

Повсюду таны и воины дремали в шатрах в тени полуразрушенных стен, грезя о тольусе. Время от времени всеобщая летаргия прерывалась отдельными вспышками насилия. Внезапно кто-нибудь накидывался на окружающих, требуя отдать ему драгоценные ягоды. С налитыми кровью глазами, пуская пену изо рта, больные сбивались в одержимые безумием толпы и набрасывались на отряды танов и воинов, пытающихся поддерживать порядок.

– Где пэкьу? – спросила Гозтан.

Кутанрово отвела взгляд и ничего не сказала.

Гозтан вздохнула. Ей было известно, что триумф над Фиро не обрадовал Танванаки. Ведь это была не честная победа, добытая оружием, но результат угрозы жестокой расправы над беззащитными туземцами, что уничтожило последние основания верить, будто льуку пришли сюда как «освободители». Более того, Танванаки и Гозтан обе подозревали, что Джиа отозвала Фиро, ибо боялась молодого императора сильнее, чем льуку. Более позорный способ «победить» сложно было придумать.

Неудивительно, что Танванаки отказывалась смотреть в лицо реальности, признавать, насколько провальными были все ее попытки воплотить в жизнь мечту отца и достичь тех целей, которые она ставила перед собой. Укьу-Тааса нуждалось в успокаивающем ощущении присутствия власти, и пустоту, которую не смогла заполнить Танванаки, заполнили другие. Кутанрово, которой удавалось избежать безумия благодаря имеющемуся у нее как у верховной шаманки доступу к скудному запасу тольусы для религиозных нужд, объявила повальную болезнь карой богов за то, что дух льуку пришел в упадок. С целью умилостивить богов она распорядилась принести еще больше человеческих жертв. Тысяча туземных рабов были преданы смерти в ходе торжественного многодневного ритуала.

Однако это не помогло. Не наблюдалось никаких признаков того, что болезнь готова покинуть тела хворающих: они по-прежнему тяжело дышали, стонали и сгорали в лихорадке. Трупы принесенных в жертву дара свалили в кучу на месте бывшего дворца, образовав мрачное подобие срытой уже к тому времени Мингенской башни. Над разлагающимися телами кружили падальщики, смрад поднимался в небо. Повсюду тучами роились и жужжали мухи.

После ритуала жертвоприношений все стало лишь еще хуже. Пока самые вменяемые в Крифи льуку собрались, чтобы быть очевидцами убийства и отпраздновать его, случился пожар в кладовых и погребах близ плавучих пристаней, где хранились зерно и мясо, полученные в качестве дани из Дара. Был ли то умышленный поджог, или же просто какой-нибудь беспечный наро уронил факел? Этого сказать никто не мог. Когда пожар потушили, большая часть дани сгорела. Гозтан надеялась, что боги, те из них, кто присматривает за этой проклятой страной, удовлетворены сполна и на этом несчастья льуку закончатся.

До сих пор специально созданным патрулям из низших кулеков под командованием наро и танов из стана соглашателей удавалось держать запуганное местное население в состоянии покорности. (Не будучи в фаворе у Кутанрово, эти наро и таны получали меньше тольусы, чем ее сторонники, а потому оказались по большей части не подвержены безумию.) Никаких организованных восстаний рабов пока, к счастью, не было.

Но Гозтан боялась даже представить, какими окажутся последствия, стоит лишь туземцам понять, что правящая раса Укьу-Тааса находится в критическом состоянии.

– Начинайте распределять тольусу, – распорядилась Гозтан. – Пришло время очистить головы льуку от безумия и восстановить хоть какое-то подобие военного порядка.

Затем она посмотрела в сторону впечатляющего силуэта Большого шатра. Прошло много дней с тех пор, как Танванаки в последний раз выходила из своего добровольного заточения.

Тиму жался в углу маленького шатра, служившего ныне его жилищем. Он руками прикрывал от удара лицо, на котором остался бледный отпечаток ладони Танванаки.

Дьана заслонила отца собой:

– Мама, мамочка! Пожалуйста, не бей его! Что бы папа ни натворил, он сильно раскаивается!

Но Танванаки не обратила на дочь никакого внимания. Она стояла и презрительно смотрела на свернувшегося калачиком мужа. Какое жалкое зрелище! Ее левая рука, сжимающая свиток, дрожала.

– Кутанрово обнаружила это у одного из твоих стражников, когда он тайком пытался пробраться на рыбачью шаланду на побережье. Это твой почерк?

Тиму медленно отвел руки от лица