Крестьянский король - Никифор Гойда

следом и вязали гребни, переворачивали к обеду, чтобы солнце забрало влажный блеск и оставило тёплую матовость. Лёнька командовал своим маленьким полком серьёзно. Он показывал, где валок толстый, где тонкий, где подложить прут, чтобы трава не лежала на сырой кочке. Голос у него стал взрослым.

К обеду первая полоса сена уже блестела тёплой желтизной. Мы сложили пробные крошки в маленькие копны, чтобы проверить, как держится ком. Савелий сказал, что не нужно ронять в большие стога. Пусть полежит до вечернего ветра. В полях ветер учитель лучше любого человека. Мы отступили и занялись полевыми тропами. Вдоль кромки, где колёса обычно крошат край, вбили тонкие колышки, насыпали земли и притоптали. Работа незаметная, но каждый сбережённый выступ весной не уйдёт в овраг. Это такие мелочи, из которых потом складывается «хватило сил дойти до весны».

На целине в этот день мы не пахали. Земле дали осесть. Зато прошлись лёгкой бороной из вязаных ветвей по репе, совсем верхом, не нарушая глубины. Семена легли ровнее. У кромки я поставил ещё один прутик и выжёг на нём знак, чтобы глаз держался точки, а не блуждал по памяти. Так проще жить. Когда есть отметка, спорить с собой не нужно.

К вечеру в деревне случилась короткая беседа без лавок и огней. Мы стояли у бочки. Матвей озвучил очереди на косовищные смены. Завтра меняем людей, оставляем точку, откуда продолжить. Никита спросил, сколько нам нужно копен, чтобы не переживать об осени. Я ответил не числом копен, а весом. На наших коров нужно не меньше девяти тонн сена. Мы это не снимем за один заход, но то, что возьмём у ручья и на низинах, даст нам основу. Остальное доберём по кромкам, где трава нарастает быстро. Женщины переглянулись. Для них это значит, сколько раз прийти перевернуть валок и сколько бечёвки приготовить для вязки. Планы в деревне всегда раскладываются на руки.

Ночью поднялся мягкий ветер. Он посушил верх валков, и утром сено уже не блестело сырой кожей. Мы перешли на длинный ритм. Мужчины косят, женщины вяжут, дети тянут грабли, лошади по очереди выходят на развоз. На третий день мы сложили первые две большие копны на сухом месте у края поля. Пётр говорил, что любит смотреть, как копна держит форму после первого ночного дождя. Это та же проверка, что проверка плуга на песчаном берегу. Если держится, значит всё сделали верно.

В это же время жизнь у участков не замедлялась. Горох цеплялся за прутики и тянулся уверенно. В середине дня мы ставили лёгкую тень, а вечером давали тонкую влагу. Дарья считала в уме и руками, сколько зайдёт кружек на ряд, чтобы не перелить. Капуста держала густой лист, и я начал тонко подкармливать её компостной крошкой, разводя в тёплой воде. Запах был правильный, не тухлая сытость, а тёплая едва сладкая нота. Мы с Дарьей говорили мало, но понимали друг друга по пальцам.

Савелий раз в два дня подходил к целине и приседал, чтобы понюхать крошку. Он нюхал не растение, а землю. Его больше интересовало, что происходит под коркой. Он однажды сказал, что земля не любит, когда с ней разговаривают криком. Она отвечает лучше, если ей шептать ладонью. Это была не метафора. Это был способ работать. Мы придерживались его и видели, как пояски держат воду, как не утекают межи, как пропадает то глухое чувство, когда идёшь и слышишь под ногой пустоту.

К середине недели мы решили сделать на целине ещё одну ленту, но уже не под бобы и не под репу. Там пошла зелёная масса для будущего. Горчицы у нас мало, значит пришлось искать замены. Я принёс пучок скошенной крапивы, рубанул её лопатой поперёк на ладонь и смешал с тонким слоем земли. Пахло свежо, как в тёплой бане. Мы положили эту смесь в узкую борозду, а сверху дали щепоть золы. Её было жалко, но это та жалость, где жадность бьёт по рукам. Рядом Матвей нарезал осоку, а Роман принёс охапку мягкого мятлика. Мы смешали всё в крошке и положили как сидерат. Это не книжная правда, это честная подмена, но земля приняла её без каприза. Через два дня верх этой ленты посерел, а на третий под ладонью пошло ровное тепло. Значит, процесс пошёл.

Параллельно Ефим доделал ещё один маленький инструмент. Он пришёл ко мне вечером и показал деревянную гребёнку с зубьями через ладонь. Сказал, что если вести её по рыхлой земле перед посевом репы или по краю бобов, получается один и тот же шаг. Я провёл гребёнкой по крошке и увидел ряд узких бороздок, повторяющих одна другую без споров. Это экономит силы и делает работу ровнее. Мы оставили гребёнку у Дарьи. Она подумала мгновение и ответила, что в её руках гребёнка будет жить дольше.

В доме Никиты всё шло так, как любит идти правильная работа. Утром мы ели простую кашу и хлеб, вечером похлёбку и молоко. Разговоры вытягивались редко, но метко. Никита рассказывал, как одно лето ветер принёс такой суховей, что трава ломалась в руках, как стекло. Тогда спасались только тем, что закрывали землю любым рубленым зелёным. Гаврила слушал и не перебивал, но я видел, как он в уме ставит отметки.

Однажды ночью прошёл краткий ливень. Он ударил быстро и ушёл, не успев охладить воздух. Утром мы пошли смотреть, что он сделал на поле и на целине. Пояски отработали честно. На нашей «морде», где весной вода любила делать борозду поперёк человеческой мысли, теперь вода не ушла с размаху в овраг. Она села там, где ей указали, и отдала силу вниз. На целине, в вырезанной чашке, стояла тонкая блестящая плёнка. Мы подхватили её ковшами и рассыпали по межам. Гаврила смеялся тихо, как смеются те, кто видит простую вещь и радуется её ясности.

Сенокос к этому времени вошёл в ровный след. Косу точили по утрам и на полуденных паузах. Гребни становились длиннее, копны устойчивее. В один из вечеров мы сложили пробный высокий стог на краю поля, там, где солнечный ход день за днём одинаковый. Пётр ловко «зашнуровал» стог в верхних слоях, как печник замазывает швы, и отступил. Сено стояло, как положено. Савелий сказал, что дождям теперь будет непросто его взять. Это прозвучало как небольшая победа.

Работа у участков на дворах приносила свои тихие новости. Горох стал цепляться сильней, и мы поставили ещё пару прутиков. Дарья нашла у соседей две старые сетки