Крестьянский король - Никифор Гойда

и натянула их, как лёгкие паруса. Ветер шёл сквозь них, а солнце уже не жгло прямой струёй. Капуста начала складывать небольшие кочаны, и я перенёс к ней тонкую крошку компоста с краёв. В жаркие дни мы ставили тень не сплошной крышкой, а полосами. Я показывал Лёньке, как ставить пластины, чтобы воздух ходил между ними, как между жабрами. Он понял быстро и стал сам подтягивать ребра туда, где лист начинал хрустеть от сухости.

Вдоль общего прохода мы положили ещё настил, чтобы колёса тележек не резали мягкий край. Деревня стала ходить как будто мягче. Не было больше торопливых шагов по чавкающей кромке. Это мелочь, но от таких мелочей ноги к вечеру не становятся свинцом. Никита однажды сказал, что вечерняя лёгкость в ноге дороже длинной речи. Я согласился и подумал, что в нашей работе выигрыш всегда складывается тяжёлыми копейками, а не редкими звонкими монетами.

Раз в несколько дней мы собирались у бочки и коротко пересчитывали план запасов. Я открывал блокнот, Матвей задавал один вопрос, слушал ответ и закрывал тему. Никаких новых торгов и обменов. Урожая пока нет, он в поле и в руках. Мы просто уточняли, кто держит какие кадки, у кого лежат семенные мешочки, кому завтра с утра идти на косовищную смену, а кому остаться у участков. Разговоры стали короче, решения крепче. В какой-то момент я поймал себя на том, что у меня уходит привычка объяснять. Достаточно одного раза. Дальше люди делают сами.

День за днём складывалась ещё одна тихая привычка. У хлевов начали появляться небольшие узкие ящики из досок, вроде кормушек, только без дна. В них складывали резаную зелень, крапиву, осоку, мелкий бурьян, который раньше шёл под ноги. Сверху посыпали золой, слегка проливали и прикрывали от солнца. Через пару дней масса тянула тёплым запахом. Это не чудо. Это честный ускоренный компост, который тут же уходил под капусту или к гороху. Дарья называла эти ящики тёплой полкой. Название прижилось.

Иногда по вечерам в деревню заглядывала усталость. Её не было видно в лицах, но она ложилась на плечи тонким одеялом. В такие вечера мы не тянули длинных разговоров. Савелий рассказывал короткую историю о том, как в молодые годы у них был год, когда всё шло наперекос, и они спаслись только тем, что не бросали каждую работу на полдороги. Роман усмехался и поправлял ремень. Никита иногда доставал старый кожаный фляж и наливал по глотку крепкого настоя трав, но не ради веселья, а ради того, чтобы сказать себе и другим, что тело сделало сегодня своё. Гаврила кивал и уходил в сени чинить рукоять вил или подтачивать зуб граблям. Я сидел у окна и смотрел, как в темноте едва светятся белые полосы настила. В такие минуты приходило спокойное знание, что мы не свернули в сторону.

В один из дней жар навалился так, что воздух стал похож на тёплую струю из печной трубы. Мы сняли косу с поля пораньше и перешли на хозяйские дела в тени. Я занялся с Романом уводом следов с мокрой кромки у колодца. Мы положили две тонкие доски, слепили из дерна невысокий бортик и насыпали поверх узкую крошку из сухой земли. Носок ноги сам нашёл новый путь, и у колодца перестали месить мягкий край. Дарья в этот день сделала настой золы сильнее обычного и прошлась по краю капусты. Соль в золе при жаре ведёт себя по-доброму, если не перегнуть. Она снимает крайний зуд у листа, прогоняет ненужных гостей и оставляет тонкий сероватый ободок, который к вечеру исчезает. Капуста дышала ровнее.

К концу недели мы вернулись к плугу. Земля на целине осела и попросила второй заход, но мельче. Мы прошли ещё две ленты, оставляя между ними место под будущий проход. На краю я поставил новый прутик. На этот раз на нём выжёг короткую петлю. Это знак для меня самого. Здесь мы потом уложим зелёную массу и закроем её в полпальца. На следующем году это место станет точкой, от которой можно плясать в любую сторону. Матвей посмотрел на петлю, кивнул и сказал, что весной заведёт сюда лошадь первым делом.

Сенокос тоже не стоял на месте. Вдоль ручья появились три большие копны и четыре поменьше. Мы подвели их в одно гнездо, чтобы ветер не драл кромку каждой по отдельности. Пётр придумал положить поверх у верхушки по пучку осоки. Она держит влагу снаружи и не даёт воде уходить внутрь. Мы сделали так на всех копнах. Ночь прошла с росой, утром копны стояли как надо. Роман сказал, что после такого вида легче идти к плугу. Я согласился. В глазах должно быть что-то приподнятое, когда идёшь на тяжёлую работу.

В доме Никиты добавился ещё один небыстрый ритуал. По вечерам мы разбирали старые лоскуты ткани, резали их на ровные прямоугольники и сшивали мешочки под семена. Дарья приносила нитки и иглу, садилась на край лавки и показывала, как лучше закрепить угол, чтобы нитка не рвалась, когда мешочек наполняют и завязывают. Гаврила делал узлы крупнее, Никита мельче, я держал середину. Ткань шуршала тихо, как трава под вечерним ветром. Это был тот редкий случай, когда работа была похожа на отдых. Мы мало говорили, но к концу вечера у нас получалась целая верёвка готовых мешочков. В них будет жить наша будущая весна.

Разок в деревню зашёл мальчишка из дальнего хутора. Принёс в кулаке горсть каких-то семян и спросил, не нужен ли кому «жёлтый клевер». Это был не клевер, а сурепка, но для нашей задачи она годилась. Я дал ему ломоть хлеба и две ложки сухого гороха, чтобы он не ушёл пустым, и взял семена. Мы прошли вдоль влажной полосы у целины и посеяли сурепку тонкой линией. Если взойдёт, закроем её в почву до конца лета. Если нет, не растратились. На третий день из земли вышли тонкие светлые иглы. Дарья улыбнулась глазами.

Однажды вечером меня окликнул Матвей. Он стоял у своей полосы, смотрел на кромку и на тонкий блеск воды в вырезанной чашке. Он сказал только одно. Мы удержали. Не всё, но то, что надо. Я понял его. Мы удержали воду, усилие, план, и то главное, что нужно в такие годы, когда всё зыбко. Потом он спросил, не рано ли думать о том, чтобы к августу пустить по краю старой полосы узкий ряд клевера на следующий год. Я сказал, что не рано. Стоит только послушать,