Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

class="p1">Он отклонил предложение Моты и Види прямо напасть на дворец, охраняемый опытными, закаленными в боях солдатами в тяжелых доспехах. Фиро хотел избежать ненужных потерь, а кроме того, и это было главным, подобное грубое вторжение не соотносилось с его представлением о мести. Джиа убила его мать собственными руками, вот и он теперь обязан поступить точно так же. Ему не хотелось привлекать армию, – это выглядело неправильно.

Молодому императору удалось убедить соратников (а заодно и себя самого) в том, что его план сводит к минимуму не только потери, но и шансы быть обнаруженным. Однако в душе Фиро понимал, что в стремлении проникнуть во дворец издалека одиноким убийцей (если не считать Ароны, без чьей помощи никак нельзя было обойтись) он в основном руководствовался романтическим порывом, желанием соблюсти правила честного поединка.

Он должен полагаться лишь на себя и все сделать сам. Он должен вырвать императрицу из паутины лжи и обмана голыми руками. Для него это единственный способ исполнить свое предназначение.

Голоса за пределами святилища Ясного Кокона стихли.

Фиро осторожно приподнял занавеску и выглянул наружу.

По затемненной территории дворца продолжали маршировать колонны солдат, похожих на светящихся червей в подводном лабиринте. Фиро чувствовал себя зрителем, который наблюдает за гигантской доской для дзамаки, где опытный игрок выстраивает фигуры, прикрывая все уязвимые места и защищая короля в замке от свалившегося с неба убийцы.

Где же прячется императрица? Он сосредоточился на колоннах солдат… Создавалось впечатление, что они с особым усердием группируются у Западных ворот.

Это имело смысл. Западные ворота выходили на поле для боевых воздушных кораблей, там обычно размещалась одна их эскадра. Если корабли адмирала Темурури возвращаются, они могут приземлиться здесь и вывезти императрицу в безопасное место. В данный момент Джиа, скорее всего, прячется где-то внутри надвратной башни и ждет спасения. Даже если позвать на помощь Арону, немыслимо, чтобы они вдвоем смогли пробиться через всех этих солдат. К тому же Арона скорее танцор с мечом, чем боец.

Фиро с досадой замотал головой. Нет. Он рассуждает неправильно. Джиа никогда не доверит свою жизнь военным. Это не в ее характере.

Весь ход его размышлений был неверен. Кого Йелу – искусный игрок в кюпу, но не в дзамаки. Эти игры различаются не только масштабом, но и направленностью. В то время как дзамаки – игра, основанная на мелких стычках, где главное – сохранять силу армии, беречь фигуры, то кюпа строится вокруг обширных территорий, пространств, империй. Умелый игрок в кюпу сосредоточивает внимание не на камнях, а на пустых пространствах на доске.

Фиро прищурился и постарался взглянуть на действия солдат более отстраненно. Вместо того чтобы смотреть, где они есть, он попытался увидеть, в каких местах их нет.

Ага, вот оно! Хотя казалось, что светящиеся колонны пересекают каждый дюйм территории дворца, их совсем не было близ Зала десяти тысяч вкусов, где дворцовые повара готовили еду для императорской семьи. Патрули обходили это здание стороной, как если бы считали его слишком незначительным, чтобы им могли заинтересоваться убийцы или мятежники.

Существовала легенда: якобы в самом начале войны между Хризантемой и Одуванчиком будущий премьер-министр Дара распознал стратегический талант Гин Мадзоти, играя с ней в кюпу. Кого Йелу расставил тогда камни на доске по знаменитой схеме, когда одна сторона имеет перед другой неоспоримое превосходство: то был финал партии между двумя знаменитыми игроками в кюпу. Вместо того чтобы стараться сберечь обреченную армию, Гин намеренно пожертвовала множеством собственных камешков в стремлении расчистить территорию для новой схватки и в конце концов все-таки одержала победу.

Именно там, рассудил Фиро, в этом пустом пространстве, и кроются опасность и возможность, искушение и расплата.

– Я уже полностью подготовилась, ренга, – шепотом сообщила ему Арона из святилища наверху. – Теперь ваш черед.

Император улыбнулся про себя и поднялся по лестнице.

Глава 43

Падение Укьу-Тааса

Крифи, одиннадцатый месяц одиннадцатого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы

Ни свет, ни ветер не проникали в сырую подземную камеру, где в спертом воздухе стоял густой смрад испражнений и гнили. Чтобы не касаться покрывавшей пол липкой жижи, узник сидел на корточках на сплетенном из костей импровизированном плоту. Часть костей принадлежала погибшим детенышам гаринафинов: их держали здесь в заложниках, чтобы обеспечить повиновение родителей, – для этого изначально и предназначалась темница. Другие кости, более тонкие и хрупкие, остались от людей, угодивших в заточение в первые дни кампании Кутанрово по очищению Укьу-Тааса от туземного влияния, когда быстрые казни не вошли еще в повседневный обиход.

Тело пленника покрывали язвы. Прошло немало времени с тех пор, как ему в последний раз давали воду и пищу. Он пытался заглушать голод и жажду, выкапывая из грязи червей и личинок, но даже они, видимо осознав опасность его соседства, куда-то попрятались.

Он был всего лишь простым членом рабочей бригады, но все равно не смог ускользнуть от внимания Кутанрово. Кто-то донес, что он пытался вырезать из грязи логограмму, и вот он оказался здесь, лишенный возможности лицезреть Око Кудьуфин и черпать утешение в дыхании повелителя Киджи, забытый всеми и оставленный гнить.

Темнота не мешала пленнику. Набирая пригоршни грязи, он выстраивал их кучками по краю грубой стены, а потом на ощупь формировал из них логограммы:

Бредет среди развалин отощавший скот, Нет соков новых, дабы возродиться, у земли.

Уж никогда не выйдет в море ветхий флот, Стоят, приткнувшись к берегу, большие корабли.

Не теплится давно в домах очаг, И некому кормить гаринафинов. В заброшенных полях посев зачах, Покуда рыщут по стране юнцы с дубиной.

Рекою льется в ритуалах кровь, А наро-вотаны и таны только бредят, В навеянных тольусой сладких снах О временах былых и славных грезят.

Средь призраков гор, островов и рек, В краю, едва живом от угнетенья, За гроздью ягод тянет человек Трясущуюся руку в жажде облегченья.

В плаще из черепов и с дикими очами Шаманка верещит, зовя войну вести. Туземка ищет ракушки на берегу ночами В надежде что-нибудь съедобное найти.

Орел, птах древний и бесчеловечный, Парит в своей гордыне в высоте. Он видит, как растет курган костей извечный, Но не снисходит к нашей суете.

Чрез мир и океан, за бурей, что стеной встает, Плывут киты в пучине беспросветной. Им дела нет до наших бед, рыдает кто иль жнет, Как и до нашей формы переменной.

Он закончил лепить последнюю логограмму и дрожащими пальцами провел по тексту стихотворения. Пусть и написанное логограммами ано,