Артефакт. Проклятие деревни - Константин Сергеевич Ильин

– Валер, – шепнул он, – что-то не так…

Валера кивнул, его рука невольно сжала артефакт сильнее. Диск в сумке задрожал, и тепло переросло в жар, будто он ожил, отзываясь на происходящее. Никола поднял топор, прищурившись в туман.

– Это не просто погода, – пробормотал он. – Оно начинается.

И тут деревня ожила.

Сначала это было едва заметно – слабый скрип ставень, шорох соломы на крышах, лёгкое дрожание земли под ногами. Но затем изменения ускорились, и путники замерли, не в силах отвести глаз. Покосившиеся избы, ещё минуту назад выглядевшие заброшенными, начали преображаться прямо у них на глазах. Стены, покрытые трещинами и плесенью, разгладились, дерево потемнело, но стало крепким, как будто только что срубленным. Крыши, провалившиеся и гнилые, выпрямились, солома на них стала золотистой, свежей, будто её уложили вчера. Окна, что зияли пустыми глазницами, затянулись мутным стеклом, а из щелей между досками начал пробиваться слабый свет – тёплый, дрожащий, как от очагов внутри.

Колодец, заваленный камнями, зашатался, и камни с глухим стуком попадали в траву, обнажая тёмную пасть, из которой доносился слабый плеск воды. Тропа, покрытая пылью и листьями, очистилась, утрамбованная земля заблестела, как после дождя. Из труб изб потянулся дым – тонкий, белый, с запахом горящих дров и травяного настоя, знакомым до дрожи. Деревня оживала, возвращаясь к тому виду, в котором путники увидели её впервые – угрюмой, но живой, полной скрытой угрозы.

Лёва отступил назад, его голос дрогнул:

– Это… это как тогда. Когда мы пришли. Они что, снова тут?

Валера вытащил артефакт из сумки, сжимая его в руках. Диск засветился голубым, и свет этот отразился в тумане, как в зеркале, создавая призрачные блики.

– Не они, – сказал он тихо. – Это место. Оно играет с нами.

Никола шагнул вперёд, подняв топор. Его лицо было мрачным, но в глазах мелькнула искра решимости.

– Артефакт их зовёт, – сказал он. – Или сам оживает. Что-то тут спрятано, и оно просыпается вместе с деревней.

Туман сгустился ещё сильнее, скрыв дальние избы, и в этой белёсой пелене начали проступать тени – смутные, пока неясные, но движущиеся. Из одной избы – той самой, где была Марфа, – донёсся слабый скрип двери, и в проёме мелькнула фигура, слишком знакомая, чтобы её не узнать. Деревня оживала, но это оживление было не жизнью, а чем-то иным – неподвластным их уму, жутким и неотвратимым.

Глава 36.

Туман сгустился до такой степени, что деревня казалась островом в белом море – избы проступали сквозь него, как призраки, а звуки – скрип ставень, шорох соломы, далёкий плеск воды в колодце – доносились приглушённо, словно из-под толщи земли. Валера стоял с артефактом в руках, его голубой свет пульсировал, отражаясь в пелене тумана, и этот свет казался единственным якорем в этом нереальном мире. Лёва сжимал посох, его взгляд метался между избами, а Евдоким, сидевший на его плече, зашипел, уставившись в сторону той самой избы, где они впервые встретили Марфу. Никола держал топор наготове, его рыжая борода блестела от влаги, а лицо было напряжённым, как у охотника, чующего зверя.

Дверь избы Марфы – та самая, что ночью висела на одной петле, – скрипнула громче, и фигура в проёме стала чётче. Она шагнула вперёд, медленно, сгорбленная, но уверенная, и туман расступился перед ней, открывая знакомый силуэт. Это была Марфа – или то, что выглядело как Марфа. Её платок, сбившийся набок, обнажал седые волосы, что вились, как паутина, а руки, покрытые узлами вен, сжимали деревянную ложку, словно оружие. Лицо её было таким же, каким путники запомнили в первый день: морщинистым, суровым, с цепкими светлыми глазами, но теперь в этих глазах было что-то иное – не насмешка, не любопытство, а пустота, глубокая и холодная, как колодец.

– Заходите, орлы, – прохрипела она, и голос её был знакомым, но с ноткой эха, будто говорил не только человек, но и что-то за ним. – Чего встали, как пни? Накормлю, напою, ночлег дам.

Лёва отступил назад, его рука дрогнула на посохе.

– Мы это уже слышали, – выдавил он, бросив взгляд на Валеру. – Ты… ты же мертва. Мы видели твою могилу.

Марфа хмыкнула, и этот звук был сухим, как треск ломающихся костей. Она шагнула ближе, и свет артефакта осветил её лицо – кожа казалась слишком гладкой для старухи, почти восковой, а глаза блестели неестественно ярко, как у зверя в ночи.

– Могила, говоришь? – сказала она, склонив голову набок. – А ты уверен, что живой, мальчик? Может, это ты там лежишь, а я тут стою?

Валера поднял артефакт выше, направив его свет прямо на неё. Голубые лучи прорезали туман, и Марфа на мгновение замерла, её тень дрогнула, став длиннее и изломаннее, чем должна была быть.

– Хватит игр, – сказал он, голос был твёрдым, как сталь. – Что ты такое? И чего хочешь от нас?

Старуха улыбнулась, и в этой улыбке мелькнули жёлтые клыки – те самые, что Валера видел ночью, когда она сидела на его груди. Она шагнула ещё ближе, и воздух вокруг неё стал холоднее, пропитанным запахом земли и гнили.

– Чего хочу? – переспросила она, и голос её стал ниже, почти шипящим. – Твоей штуки, милок. Отдай её, и всё кончится. Для вас. Для нас. Для него.

Никола выступил вперёд, подняв топор. Его лицо было м – суровым, но в глазах мелькнула тень сомнения.

– Ты не Марфа, – сказал он. – Ты тень. Слуга Ходока. Говори правду, или я разрублю тебя пополам.

Марфа рассмеялась – хриплым, булькающим смехом, от которого по спине пробежал холод. Она вытянула руку, и её пальцы удлинились, став похожими на когти, а кожа начала трескаться, обнажая серую плоть под ней.

– Разрубишь? – прошипела она. – Попробуй, поп. Но я не одна. Мы все тут. И мы хотим того же, что и он.

Туман за её спиной сгустился, и из него начали проступать другие фигуры – Фёдор, Анна, Гришка, старик с впалыми щеками. Их лица были такими же восковыми, а глаза – белыми, пустыми, как у Марфы. Они двигались медленно, окружая путников, и из их глоток вырывался шёпот:

– Артефакт… отдай…

Лёва поднял посох, готовый ударить, а Евдоким зашипел громче, расправив крылья. Валера сжал артефакт сильнее, чувствуя, как он дрожит в его руках, а Никола шагнул к Марфе, занеся топор.