Артефакт. Проклятие деревни - Константин Сергеевич Ильин

– Стой, дурень! – рявкнул священник, сдерживая его. – Себя угробишь!

Валера, всё ещё на коленях, подхватил артефакт и поднялся, его голос перекрыл шум битвы:

– Хватит! Уходим! Мы идём на кладбище!

Лёва дёрнулся в руках Николы, но тот держал крепко, а мёртвые уже поднимались снова – Фёдор с отрубленной рукой полз к ним, Анна тянула когти, её расколотый череп трещал, собираясь обратно. Марфа, вырвав кусок мозга из затылка, пошатнулась, но её раны начали затягиваться, и она шагнула вперёд, шипя от злобы. Валера схватил Лёву за рукав, потянув к тропе, а Никола подхватил топор, готовый прикрывать отход.

– На кладбище! – повторил Валера, его голос был твёрдым, несмотря на усталость. – Там ответ!

Они рванулись прочь, оставляя за спиной деревню, где мёртвые вставали, а Марфа выла, глядя им вслед. Обвалившаяся изба скрыла Евдокима, и Лёва, оглядываясь, сжимал кулаки, но бежал, подгоняемый братом и Николой.

Глава 40.

Путники бежали по лесной тропинке, узкой и извилистой, что петляла между голыми деревьями, чьи ветви тянулись к небу, как скрюченные пальцы. Ноги гудели от усталости, лёгкие горели от холодного воздуха, но они не останавливались – страх и отчаяние гнали их вперёд, прочь от деревни, где Марфа и мёртвые остались позади. Туман, густой и липкий, поднялся с земли, окутывая лес белёсой пеленой. Он цеплялся за стволы, стелился под ногами, заглушая звуки шагов, и в этой дымке слышались шорохи – тихие, но настойчивые, как шелест листьев или далёкие шаги. Иногда из тумана доносились голоса – обрывки слов, хриплые стоны, неразборчивый шепот, словно сама природа пробуждалась, чуя артефакт, что грел сумку Валеры. Лёва вздрагивал, оглядываясь, но видел лишь тени, что мерещились в белом мареве, – то ли деревья, то ли что-то хуже.

Никола отставал, его тяжёлое дыхание прерывалось хрипами. Раны, оставленные Марфой, давали о себе знать: рубаха висела лохмотьями, пропитанная кровью, а грудь болела так, будто внутри переломались рёбра – каждый вдох отдавался резкой болью, и он невольно прижимал руку к боку. Глубокие рваные раны от когтей старухи кровоточили, оставляя за ним тёмный след на тропе, а правая рука, обожжённая её языком, плохо слушалась, сжимая топор с трудом. Он стиснул зубы, стараясь не отстать совсем, но шаги становились всё медленнее, и Лёва, заметив это, бросил на него тревожный взгляд.

Лёва сам был на грани. Его лицо было бледным, глаза краснели от слёз, что он сдерживал изо всех сил. Потеря Евдокима жгла его изнутри – он видел, как гусь исчез под обломками избы, слышал его последний кряк, и эта картина крутилась в голове, как заноза. Руки дрожали, кулаки сжимались от бессилия и ярости, а в груди ворочалась пустота, смешанная с шоком. Он бежал, но мысли путались, и каждый шорох в тумане заставлял его вздрагивать – вдруг это Евдоким, вдруг он выжил? Но разум твердил обратное, и Лёва молчал, стиснув зубы так, что челюсть ныла.

Валера шёл впереди, его шаги были быстрыми, почти механическими, несмотря на усталость, что гнула плечи. Он сжимал сумку с артефактом, чувствуя, как диск внутри дрожит, словно живой, и это тепло держало его в сознании. Его лицо было сосредоточенным, взгляд – острым, устремлённым к кладбищу, что маячило где-то впереди. После транса он словно увидел что-то, понял что-то важное, и теперь бормотал себе под нос, тихо, но непрерывно, как молитву или заклинание:

– Камень… голос… усыпить… под землёй… – Слова сливались в невнятный поток, и он повторял их, будто боялся забыть, будто это была нить, что вела его к разгадке. Лёва и Никола слышали его бормотание, но не могли разобрать – Валера был в своём мире, и остановить его было невозможно.

Тропа поднималась к холму, где лес редел, и сквозь туман проступали очертания кладбища – покосившиеся кресты, заросшие мхом камни, ржавая изгородь. Шорохи в тумане становились громче, голоса – отчётливее, и Лёва почувствовал, как холод ползёт по спине. Никола, тяжело дыша, догнал их у подножия холма, опершись на топор, как на костыль, его лицо было серым от боли, но глаза горели упрямством. Валера остановился, глядя на кладбище, и пробормотал громче:

– Здесь… ответ здесь…

Лёва бросил взгляд на брата, потом на Николу, но ничего не сказал – шок и гнев всё ещё душили его. Туман сгущался, лес шептал, и кладбище ждало их, молчаливое и зловещее.

Глава 41.

Пока Валера, Лёва и Никола бежали по лесной тропе, скрываясь в густеющем тумане, деревня за их спинами не затихла. Марфа стояла посреди оживающих изб, её рогатая фигура возвышалась над обломками дома, где рухнула крыша, погребя Евдокима. Её восковая кожа трескалась, смоляная кровь капала на землю, шипя и испаряясь, а красные глаза горели яростью. Рана на затылке, оставленная гусем, медленно затягивалась, но чёрная жижа всё ещё сочилась, стекая по шее. Она повернула голову, слишком резко, с хрустом позвонков, и обвела взглядом мёртвых, что поднимались вокруг – Фёдор с разрубленной грудью, Анна с расколотым черепом, Гришка, чья отрубленная рука всё ещё дёргалась в грязи. Их белые глаза светились в полумраке, а тела, несмотря на раны, собирались обратно, кости трещали, плоть срасталась.

Марфа сжала когти в кулаки, её змеиный язык высунулся, облизнув клыки, и она прошипела, её голос был низким, как рык зверя, но полным холодной злобы:

– Собирайтесь, твари! Нельзя им дать добраться до кладбища. Этот хлопчик, Валера, что-то узнал – то, что им не положено знать!

Мёртвые зашевелились, их движения были неровными, но быстрыми. Фёдор поднялся, его рёбра торчали наружу, но он уже шагал, рыча, как пёс. Анна выпрямилась, её череп с хрустом сросся, и она потянула когти вперёд, словно чуяла добычу. Гришка полз, подтягиваясь на одной руке, но вскоре встал, его отрубленная конечность валялась позади, никем не замеченная. Остальные – старик с впалыми щеками, трактирщик, десятки теней, что проступали из оживших изб, – стекались к Марфе, их шёпот «Артефакт… отдай…» сливался в жуткий хор. Она махнула когтистой лапой в сторону леса, и мёртвые устремились за ней, их шаги гулко отдавались по земле, оставляя за собой следы чёрной жижи и вырванной травы.

Туман, что уже окутывал деревню, пополз дальше, заливая лес белёсой пеленой. Он становился гуще, тяжелее, словно живое существо, подчиняющееся воле Марфы.