Орден во всю спину 3 - Константин Владимирович Ежов

Но Любовь всё равно сомневалась.

– Прошло ведь уже больше столетия со времени Катаклизма, – проговорила она негромко, нахмурившись. – Как же они до сих пор живы?

В этом и заключалась самая пугающая загадка. Человеческая жизнь редко дотягивала до девяноста, а уж больше ста лет – почти чудо. Если эти подопытные действительно появились ещё до Катаклизма, то как могли дожить до сегодняшнего дня в какой-то подземной лаборатории? Это не укладывалось ни в одно рациональное объяснение.

Даже если представить, что их век искусственно продлили… чем они питались? Кто приносил им еду в заброшенных коридорах, засыпанных временем?

Владимир Ланский стоял перед клеткой, и уголки его губ кривились в странной усмешке.

– Разве я их поймал не для того, чтобы узнать этот самый секрет? – сказал он тоном лектора, словно беседовал не с людьми, а с пустотой. – Смотрите: многоклеточные организмы, такие как мы, люди, живут за счёт деления клеток. Казалось бы, процесс должен быть бесконечным: раз делится однажды, значит может делиться и второй, и третий раз. Но в организме человека клетки способны делиться лишь около пятидесяти раз. Потом наступает предел. После этого начинается старение, увядание, и, в конце концов, смерть.

В клетке зазвучал глухой рык, будто существо реагировало на каждое слово. Ланский не обратил внимания, лишь наклонился ближе, в его глазах блеснул азарт исследователя.

– Я подозреваю, что в той лаборатории нашли способ заставить клетки делиться бесконечно. Отсюда – безумный метаболизм и увеличенная продолжительность жизни. Но, как водится, они не учли цену за это.

Он бросил короткий взгляд на исковерканное тело в клетке. Существо походило на человека лишь отдалённо: длинные конечности, неестественно напряжённые мышцы, глаза – пустые и мутные, лишённые сознательного света.

– Умом они уже давно перестали быть людьми, – продолжил Ланский. – Интеллект деградировал, как у дикого зверя. Но силы и ловкости в них больше, чем в любом животном. Сравниться с ними не способен ни тигр, ни медведь.

Воздух в помещении словно сгущался, вибрировал от присутствия этой твари. В углу капала вода, гулко ударяясь о ржавую решётку слива.

– Дикие звери хоть подчиняются порядку природы, – как говаривал когда-то Косой, – а эти? У них нет никакого порядка. Они все разные.

В этот миг существо, облитое потом и кровью, дернулось. Четыре или пять пуль торчали из его тела, но оно не сдавалось. Оно сжалось в клубок, а потом всей массой бросилось на прутья клетки. Металл скрежетнул, воздух наполнился оглушительным звоном. Казалось, вот-вот сталь лопнет, но решётка лишь слегка выгнулась и устояла.

Консорциум явно не жалел ресурсов на изготовление этой клетки.

Существо отпрянуло и замерло, словно поняло бесполезность попыток. Его взгляд метнулся к кинжалу в руке Ланского.

Любовь Синявина заметила, что Владимир не шелохнулся – ни один мускул на его лице не дрогнул, когда чудовище швырялось о решётку. Он оставался абсолютно спокоен.

Неожиданно он вынул магазин из пистолета, сам пистолет лениво перекинул внутрь клетки, словно подбросил игрушку собаке.

Тварь бросилась на оружие и с такой силой сомкнула челюсти, что металл жалобно хрустнул и рассыпался, как сухарь. Запах горелой смазки и железа ударил в нос.

В тишине послышалось тяжёлое дыхание – человеческое и звериное вперемешку.

Ланский и Подопытный уставились друг на друга сквозь прутья клетки. В воздухе повисло напряжение – глухое, вязкое, почти ощутимое на вкус. Потом Владимир вдруг тихо, но отчётливо произнёс:

– Запишите его реакцию. Зубы субъекта явно упрочнены, структура эмали и кости изменилась – они стали твёрже обычного. Зрачки заметно сузились, в поведении прослеживается устойчивая привычка передвигаться ползком. Это существо уже нельзя причислять к категории людей. С высокой долей вероятности – перед нами результат генетической модификации. Лаборатория, в которой он был найден, подозревается в том, что до Катаклизма служила секретным полигоном компании "Дерипаски".

Один из бойцов рядом, не теряя времени, вытащил блокнот и шариковую ручку. Металл пружины щёлкнул, раздавшись резко в давящей тишине. Он склонился над страницей и быстрыми, нервными штрихами начал заносить каждое слово Ланского. Чернила скрипели о бумагу, будто подчёркивали значимость момента.

Любовь Синявина и Людвиг Булавкин переглянулись – глаза у обоих округлились от изумления. Они явно не знали, как реагировать на услышанное. А вот остальные, напротив, не проявили и капли удивления: лица спокойные, равнодушные, будто подобные открытия для них давно стали частью обыденности. Было такое чувство, что они привыкли к хладнокровному, почти бесстрастному тону Владимира Ланского, когда он говорил о живых существах, словно о бездушных экспонатах.

Любовь Синявина неожиданно уловила странное ощущение: стоящий за пределами клетки Владимир Ланский, спокойный, собранный, казался ей куда более жутким и опасным, чем сам Подопытный, корчившийся внутри решётки. В его холодном взгляде и ровном голосе было что-то такое, от чего по коже пробегал озноб – как будто перед ней стоял не человек, а бездушный механизм.

И вдруг она поймала себя на мысли: "Причём тут вообще компания Дерипаска?.. Какая связь?"

– Ослепите его, – негромко, но властно приказал Ланский.

Тонкая рука фонарщика дрогнула, лампа с треском включилась. Луч белого, резкого света ударил прямо в лицо Подопытного. Существо зашипело, как загнанный зверь, и резко прижало руки к глазам, корчась и пытаясь отвернуться от жгучего сияния. Запах пота и сырой, звериной вони, исходивший от него, мгновенно усилился, смешавшись с резким запахом озона от лампы.

Ланский склонил голову набок, будто изучая поведение насекомого под микроскопом, и задумчиво произнёс:

– Они явно боятся света…. Тогда почему этот вышел днём?

Он на миг замолчал, словно в уме перебирал варианты, и полушёпотом добавил, глядя на свои ладони:

– Возможно, они начали эволюционировать…. Или… их привлекло что-то особенное, настолько важное, что оно заставило выйти даже при солнечном свете.

Рядом, не выдавая ни эмоции, словно это был будничный разговор о погоде, раздался спокойный голос:

– Есть две версии, почему они шарахаются от света. Первая – прежняя человеческая личность не в силах смириться с новым "я". Вторая – в их генетику могли внедрить поведенческие программы от ночных животных.

Лампа жужжала, пылинки в луче плавали в воздухе, будто крошечные насекомые. Подопытный дёргался всё слабее, тяжело дыша и прижимая скрюченные пальцы к лицу.

– Ладно, сейчас это не имеет большого значения, – Ланский кивнул и отступил на шаг, даже не взглянув больше