Бремя власти IV - Иван Ладыгин

торопясь, взял первый свиток. Его механические пальцы с легким скрипом разломили печать. Глаза пробежали по строчкам, написанным тем же твердым, уверенным почерком, что он видел в депеше из Сибири. Ни одна мышца на его аскетичном лице не дрогнула. Но в глубине холодных глаз вспыхнул и погас яркий, почти безумный огонек.

— Напротив, Ваше Величество, — произнес он ледяным, размеренным тоном. — Это гениально. Жестоко, цинично, беспощадно… но гениально. Он бьет точно в болевые точки аристократии. Он видит финансовые потоки, видит их жадность и страх. Он видит страну насквозь, как на ладони. Этого… этого я не ожидал даже от него.

— Но я… я должен это подписать? — Николай выглядел так, словно ему предложили проглотить живого ежа.

Рябоволов поднял на него взгляд, и на его тонких губах появилась та самая, ядовитая, змеиная ухмылка.

— Вы — Император Всероссийский, Ваше Величество. Вам и подписывать указы. — Он протянул Николаю массивное перо с золотым пером. — А я буду с огромным, неподдельным удовольствием наблюдать, как наша дорогая аристократия будет давиться этим терновником. Ваш… «брат» затеял великую игру. Нам осталось лишь сделать вид, что это наша воля. И пожинать плоды.

Николай с отвращением, будто беря в руки гадюку, взял перо. Его рука затрепетала, выводя аккуратные вензеля. А Рябоволов тем временем отвернулся к окну. За ним моросил такой же, как в Сибири, противный дождь.

* * *

Коловрат нашел меня в моем «каменном мешке». Я только-только закончил с приказами. Громила вошел без стука, впрочем, как и ожидалось. Он молча мотнул головой в сторону коридора и вышел. Я, превозмогая протесты каждой мышцы, последовал за ним.

Он привел меня к одной из многочисленных трещин в стене цитадели — узкой бойнице, смотрящей в непроглядную темень тайги. Ночной ветер завывал в ней, как потерянная душа.

— Чувствуешь? — его хриплый голос едва перекрывал вой ветра.

Я закрыл глаза, отключив физическое и активировав ментальное восприятие. И почувствовал. Это был не звук и не запах. Это было «дыхание». Древнее, исполинское, абсолютно враждебное сознание, пробудившееся под Черной Скалой. Оно сплетало невидимые сети. Сети страха, отчаяния и тоски. Оно стучалось в головы тех, кто находился за нашими стенами. Искало слабину в психике. Трещину в душе.

— Началось раньше, чем я думал. Слабым снятся кошмары, — пробормотал Коловрат, не глядя на меня. — Сильные чувствуют необъяснимую злобу, тоску и желание все бросить. Оно питается этим. Это значит, что Спящий начал подготовку к прорыву.

Твоя задача на первую ночь — не дать ему отравить твоих людей до рассвета. Оградить их. Вот она — настоящая битва в этом месте. Не на мечах. Не в магии. — Он повернулся и ткнул мне пальцем прямо в лоб. — Вот здесь. Заодно перекуешь дух. У тебя там все паршиво сейчас… Сам знаешь!

В его словах не было ничего нового для меня. Я сталкивался с подобными сущностями. Они были тварями высшего порядка, порождениями энтропии, что пожирали не плоть, а саму волю к жизни. Но для этой команды, для Игоря, для Валерии… это был новый, страшный опыт. И да, Коловрат был прав. Это была идеальная закалка. Перековка духа в горниле чистого ужаса.

Я кивнул и отступил вглубь цитадели. Найдя относительно тихое место, я снова сел в позу лотоса. Но на этот раз я сосредоточился на другом.

Я рассылал тихий, ментальный приказ, пронизывающий камень стен, доходящий до каждого члена моей команды: «Всем бодрствовать. Не спать. Держаться вместе. Петь песни. Рассказывать истории. Делиться едой. Вспоминать хорошее. Кто уснет — того съест тоска. Держитесь. Это приказ».

А затем я начал делать то, что делал бессчетное количество раз в своей прошлой жизни. Я создавал щит. Ментальный. Психический. От меня во все стороны потянулось слабое, но невероятно устойчивое золотое сияние. Невидимое для глаза, но ощутимое для души. Оно окутало моих людей, как незримый купол, ограждая их волю от ядовитых щупалец твари извне. Держать его стоило мне колоссальных усилий. Каждая секунда была похожа на удержание над головой горы. Но я держал.

* * *

Тронный зал цитадели казался холодным и мрачным. Факелы чадили, тени плясали на стенах. Охотники, получившие странный ментальный приказ, пытались его выполнить. Но это было похоже на попытку устроить бал в проруби.

Васька и Вадим сиплыми, срывающимися голосами затянули похабную охотничью песню. Звук был жалким и неуверенным, он терялся в гнетущей тишине зала и поглощался воем ветра снаружи. Мухтарыч, бледный как смерть, пытался рассказывать небылицы о былой охоте, но слова путались, а в глазах читался животный страх. Люди вздрагивали от каждого шороха, вглядывались в каждый угол, за пределами круга света им мерещились движения.

Валерия же оказалась сильнее всего этого. Она молча достала свои револьверы — верных и проверенных друзей. Затем села на ящик и начала разбирать их. Ее движения были выверенными, медитативными, идеально точными. Щелчок извлеченного барабана, скрежет чистящего штока, мягкий хлопок вставляемой на место пружины. Этот простой, доведенный до автоматизма ритуал был ее якорем. И он стал якорем для других.

Мужчины замолкли, наблюдая за ней, и их собственное дыхание понемногу стало выравниваться. Ее спокойствие было лучшим ответом на психическую атаку извне. Она была воином. И она не боялась.

В углу, отвернувшись ото всех, сидел Песец. Он смотрел на потрепанную фотографию в медальоне — свою покойную «жену». Его горе, его тоска были лакомым, жирным куском для сущности за стенами. Я чувствовал, как ее щупальца тянутся к нему, пытаясь разбередить рану, превратить скорбь в безумие. Но я видел и другое. Он сжимал кулаки так, что кости трещали. Его скорбь не растекалась в отчаяние. Она кристаллизовалась. Превращалась в холодную, железную, негнущуюся решимость. В жажду мести. Он сам становился несъедобным для этой твари. Его боль стала для него броней.

* * *

Рассвет застал цитадель в том же свинцовом, безнадежном свете. Дождь прекратился, но небо по-прежнему было лишено красок.

Я с трудом разомкнул пальцы, прекратив поддерживать ментальный щит. Это далось мне невероятно трудно. Я чувствовал себя так, будто протащил на себе весь дворец от Питера до Сибири. Каждое движение было пыткой.

Из тронного зала потихоньку, оглядываясь, стали выползать охотники. Они выглядели помятыми, невыспавшимися, но живыми. В их глазах читалась усталость, но не безумие. Никто не сошел с ума. Никто не бросился на других. Никто не наложил на себя руки.

В дверях возник Коловрат. Его исполинская фигура загородила скудный свет утра. Его бесстрастный взгляд скользнул по людям, оценивая их состояние, потом уперся в