Фарфор Ее Величества - Максим Андреевич Далин

ладно ещё, допустим, это всё нужно для дела. Но вот эти художества, руки, лица, глаза… усы, парики, вся эта ерунда… В бою она ни к чему вообще. Я помню, как вы выглядели в Синелесье: закопчённые морды, все эти усики-бородки-реснички пошли прахом. Выброшенные деньги. Сколько вас сделали… ну две, даже три тысячи… а если пять, бездна адова! И что Куколка могла бы сэкономить на жратве-питье, медикаментах, обмундировании — вбухала в ваши тела, смазливые морды и усики с ресничками…

— Мы же люди, — сказал я. — Жить легче, когда выглядишь человеком. И окружающим легче. И близким.

— Ну да, солдатским бабам, — Индар усмехнулся, пожалуй, брезгливо. — Понятно, что тело самой Куколки — произведение искусства. Понятно, что полувампир, старый вельможа… приближённая особа, Малый Совет… рискует почём зря, но это его личное дело. Даже ты — ладно, офицер, ордена… любимчик Карлы.

— Важная птица? — хмыкнул я.

— Другого не отправили бы защищать диктатора. Но в общем я говорю не о таких, как ты. Ведь нижние чины оформлены так же! Тот громила с чёлкой и смазливой рожей, что ткнул меня штыком… — Индар машинально поднёс руку к окровавленной дыре на месте глаза. — Он-то — за какие заслуги? Ведь видят-слышат не стеклянные глаза, не фарфоровые уши — душа. Всех этих декоративных штучек может вообще не быть. Залить фарфором череп, поверх — точка, точка, запятая…

— А ведь убили громилу-то в Западных Чащах, — сказал я. — Мог бы уйти к Господу, а вернулся. И снова пошёл на смерть. И тогда, на хуторах, когда они пошли с Карлой вдвоём, они ведь шли на смерть, ты сам понимаешь. Ты ведь при чуть другом раскладе убил бы обоих, верно?

— Карлу, — чуть ухмыльнулся Индар. — Моя леди озолотила бы, король бы прибавил — и от ада я бы немало получил, если бы удалось её… Здорово она туда шла. На ней болтался какой-то амулетик, который помешал рассмотреть её на расстоянии, но уж когда она подходила к дому — я её ощущал в полноте. Её трясло от ужаса. Но шла, на что-то надеялась… Я тогда думал: вот же дурное упрямство… а она, похоже, всерьёз рассчитывала на этого дылду…

От его слов запоздалый ужас накрыл и меня, но Индар не заметил и этого. Я начинал ценить свою неподвижную маску: она дивно скрывала чувства.

— Фарфорового я убивать не планировал, — продолжал Индар. — Леди хотела получить парочку, чтобы рассмотреть их поближе — и я надеялся, что сумею как-нибудь его остановить, обездвижить и запаковать ей в подарок. Тогда об Узлах никто не думал, мы считали, что вы используете что-то наподобие Железной Гвардии Дольфа — усовершенствованных кадавров. Как нас поражали все эти чёлочки и усики, нашивки на мундирах… Леди считала, что Куколка заигралась в солдатики… Кто-то из агентов пытался рассказать ей о госпитале для фарфора, но леди даже слушать не стала. Советники спорили, может ли кадавр при использовании формулы Дольфа быть настолько автономен и совершать такие сложные действия… Многие считали, что может. Легенды о Дольфе немного смазали точную картину.

— Значит, фарфоровых пленных у вас не было? — спросил я.

— Если и были, я о них ничего не знал, — сказал Индар. — Я видел только фрагменты тел. Один раз мы получили большой кусок — переднюю часть головы, плечо, руку, почти весь торс и ноги — и я оценил качество работы. Тогда впервые и подумал, что Куколка тратит громадные деньги на новых кадавров… и, признаться, решил, что это очень глупо. Впустую. А потом кто-то из особистов, что работали в войсках… или инструкторов, уже не помню… в общем, кто-то из тех, кто близко соприкасался, рассказал, как два фарфоровых диверсанта отбивались до последнего патрона, а потом взорвали себя гранатой.

Я бы сделал так же. Думаю, любой из парней Трикса — тоже. Попасть в лапы ада в искусственном теле было бы нестерпимо жутко.

— Тогда ты и подумал, что мы — живые души?

Индар взглянул на меня печально и устало.

— Наоборот. Эта история, кажется, весь ближний круг Хаэлы убедила в том, что вы кадавры. Что вам приказано самоуничтожаться, чтобы никто из наших не срисовал формулу, которая вас движет. Забавно, но даже мысль не промелькнула, что это был… жест.

— Не жест, — сказал я. — Просто… когда у тебя есть выбор между Богом и адом… выбора нет, в общем.

— Страх? — хмыкнул Индар.

— Ну и страх, — сказал я. — Смерти бывают разные, любой вампир тебе объяснит. Чистые и грязные. Если уж умирать — лучше чисто.

— Ну да… много тебе удовольствия доставила героическая смерть на поле боя…

— Похоже, больше, чем тебе — твоя, — сказал я.

— И вся эта кошмарная суета? — скептически вопросил Индар. — С кишками, костями, гнилыми сухожилиями, вонищей? Двигать собственный труп?

— Да его, ваша светлость, весь полк обожал! — вдруг прорезался Барн. Когда только ухитрился проснуться? — Ему и живому-то ходить было тяжело, так парни на руках его таскать были готовы! Он бы сказал — мы бы в огонь пошли! Да его мёртвого леди Карла в поезде ещё обнимала! Государыня подавала ручку, не брезговала!

— Ах ты ж… ты что, не спишь? — удивился я.

— Да что ж мне спать, когда вы, ваш-бродь, под ухом «бу-бу-бу», да и мессир барон тоже! — ухмыльнулся Барн, садясь на койке. — Мне только что сказать было неловко, разговор перебить, а так… Я, значит, тоже имею какую-никакую амбицию и всё-развсё, что вы говорили, я сам видел. И мне чудно, что их светлость не понимает. Почему, значит, государыня велела фарфор тот, для парней, рисовать самой красивой художественностью. И почему братишки себя гранатой порешили. И почему вы… Мне даже в толк не взять, как это не понимать.

Индар слушал его без обычной скептической гримасы, внимательно и печально.

— И ты, ягнёночек, со своей этой «амбицией» отдал глаз, чтобы поднять офицера? — спросил он. Кажется, даже еле заметно улыбнулся. — Редкие дела.

Барн только вздохнул.

— А как же! Если их благородие убили, а мы, значит, перед адом стоим, будто голенькие. Впереди такой кошмар — душу бы спасти… а ведь не всякий спасёт, жруны-то, оба-два, на разбитой ратуше сидели, ждали. Да кто угодно бы отдал хоть глаз, хоть что, только никто ж не знал, что делать. И я ж не знал, ваша светлость! Мне только горе было! Их благородие мне как брат, он меня, бывало, из самого пекла тащил, последний сухарь делили, одной шинелькой укрывались… И духов-то я до того никогда ни единого не видел… и знать не знал,