Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

– Ренга, мир делится на тех, кто ведет свою игру, и тех, кто служит только фигурой на доске. Не думаю, что вы это поймете, так как родились принцем. Но мне всю свою жизнь приходилось бороться и интриговать, чтобы не стать фишкой в чужой игре. Не вам говорить мне, что заслужено, а что нет. Заслужил ли народ Дара тиранию Мапидэрэ, сковавшую его, словно лед реку суровой зимой? Или ярость пэкьу Тенрьо, обрушившуюся на Острова, подобно извержению вулкана? Мир – это полная ужасных змей яма, и каждому из нас приходится кусаться, царапаться и топтать соседей, чтобы избежать судьбы, ожидающей всех нас на дне. Изречения мудрецов ано и призывы к богам одинаково бесполезны и бессмысленны. Есть только одна бесспорная истина: любой, кто стоит у меня на пути, – мой враг.

Тиму в отчаянии отвел взгляд. Ему не под силу было понять, как устроен ум людей вроде Ноды Ми. Между ними двумя лежала пропасть шириной с море, отделяющее Укьу-Тааса от его родины.

«Ты обязан поступать правильно, – пробормотал он про себя. – Даже если это ранит тебя».

Слова Кона Фиджи казались ему спасением, лучом надежды в беспроглядной тьме той картины, что нарисовал ему Нода Ми.

– Вы хоть понимаете, что я вас спас? – спросил тот, и в голос его закралась нотка угрозы. – Надеюсь, одержимость классиками ано не ослепила вас, ренга? Грязная свинья, делившая с вами ложе, никогда не рассматривала вас иначе как полезный камушек кюпа в своей игре. Разве вы не догадались, что Танванаки решила использовать мужа в качестве разменной монеты, чтобы выторговать выгодные условия для себя и своего народа? Ха, да не ополчись она против меня, я бы посоветовал ей отвернуться от Джиа и пойти к Фиро! Продав жизнь супруга вашему честолюбивому братцу и устранив тем самым главного его соперника на трон, она могла затем пообещать ему помощь в перевороте против Джиа. При содействии льуку Фиро в мгновение ока мог бы стать императором не только формально, но и на деле…

Но Тиму больше не слушал его. На свой лад Нода Ми был не менее опасным идиотом, чем Кутанрово. Оба они считали, что у всех остальных мозги работают точно так же, как и у них самих, что для людей нет ничего святого, что окружающих не волнует ничего, кроме неприкрытой жажды господства, неуемного стремления к превосходству, к власти…

Но может, это он сам был еще большим глупцом, осмеливаясь полагать, что в мире существуют и иные стремления, основанные на вере в мудрость ано и волю богов, на серьезном отношении к таким понятиям, как «добро», «справедливость», «мутагэ»? Ведь в конечном счете победу празднует Нода Ми, а он бессилен ему помешать.

Ну а насчет сказанного Нодой про Танванаки – Тиму посмотрел на лежавшую у него на коленях голову мертвой жены, – так ли он уверен, что Нода не прав? Что касается самого Тиму, тут все предельно просто: он всегда беззаветно любил Танваники, просто так, без всякой на то причины и вопреки любой логике, без оглядки на ее обращение с ним. А вот ее чувства к нему, пожалуй, носили более сложный характер. В них смешивались нежность, приязнь, долг и, может быть, даже любовь. Но с того самого момента, когда Танванаки завладела его сердцем, первой и неизменной ее любовью всегда оставалась мечта о завоевании, которое пэкьу Тенрьо Роатан завещал дочери довершить после его смерти. Танванаки всегда делала то, что считала лучшим для льуку, отрезанных от своих соотечественников Стеной Бурь, затерявшихся среди островов Дара. Жена Тиму непоколебимо исполняла свой долг, и никто не мог встать у нее на пути: ни она сама, ни он, ни, наверное, даже их дети.

Тиму пытался убедить супругу, что для льуку существует также и иной путь, помимо завоеваний и убийств, но не был уверен, вплоть до самого конца, что Танванаки ему верит. Да и можно ли винить ее за это? Как, впрочем, и его самого. Когда в мире торжествуют люди, подобные Кутанрово Аге и Ноде Ми, откуда взять уверенность, чтобы настаивать на осуществимости другого пути?

– Итак, ренга, вы сделаете то, о чем я говорю? – спросил Нода Ми. – Или мне придется убеждать вас менее приятными методами?

Тиму вздрогнул – не от страха перед болью и не от пронизывающего осеннего ветра, но от усталости, охватившей его до глубины души.

Он не из тех, кому ведомо, как сражаться. На самом деле он всегда хотел подражать доброму королю Джидзу из Римы, который погиб, верный идеалам моралистов о короле-философе: добровольно сжег себя, превратившись в маяк надежды и сострадания в мире насилия и тьмы.

Но, погибнув сейчас, Тиму ничем не поможет народам Укьу-Тааса: ни льуку, ни дара. Быть может, настало выбрать другой ориентир, иной образец для подражания – принцессу Кикоми, скрывшую истинные свои намерения под маской хрупкости и подобравшуюся к Фину Цзинду, дяде Гегемона, чтобы нанести тому решительный удар с целью спасти свой народ.

– Ты изложил все очень убедительно, – сказал Тиму, проглатывая отвращение и ненавидя каждое свое слово. – Я… я очень благодарен тебе за помощь. Когда я стану императором Дара, твои заслуги будут вознаграждены по достоинству.

Он представил, как вонзит писчий нож в пульсирующую на шее Ноды Ми сонную артерию. После чего вернется в Крифи и поведает танам правду о предательстве Кутанрово Аги и Ноды Ми. Ну а потом доведет до конца начатую женой работу по обеспечению будущего народа льуку наряду с местным населением.

– Вот и отлично, – буркнул Нода Ми. – Рад видеть, что ваш ум не до конца растлен книжками.

Тиму бережно поднял голову Танванаки с колен и положил на землю. Этот жест причинил ему больше боли, чем если бы он вырезал из груди свое собственное сердце.

– Мы вернемся сюда… позже, – проговорил он, стараясь, чтобы его голос звучал небрежно.

Он подобрал писчий нож и платком стер с него кровь Танванаки. Потом аккуратно сложил платок и убрал его вместе с ножом. После чего вскарабкался на коня, на котором приехала Танванаки. Когда Тиму впервые взял поводья – прежде, когда они ездили вместе, всегда правила жена, – его руки дрожали.

Тут только Тиму осознал, что Нода Ми не сел на свою лошадь.

Он повернулся и встретился взглядом с предателем. Тот стоял между двумя трупами и пристально смотрел на Тиму.

Тиму занервничал. Ему не под силу было понять, что происходит в голове у этого