Чёрная печать империи - Анастасия Разумовская

Телефон.

Арестантам не выдают телефоны. Не положено.

Всё это было до крайности подозрительно, всё, если сложить все детали вместе, выглядело так, как будто её побег кем-то подстроен. Самим князем? Или кем-то из опричников? Да нет, вряд ли без ведома начальства. А если сам Шаховской, то зачем?

– Охота на живца, – прошептала Даша, вглядываясь в темноту. – Вот только кого на меня ловят?

Или всё же это копают под князя? А что, генерал-полковник – новое начальство. Да ещё откуда-то с востока, с которым и связи-то почти нет после падения Иркутска. Чужак в отряде, где все свои. Такое может быть? Может.

Неприятное чувство, что её используют в каких-то внутренних играх, росло и крепло.

И всё же дело барышни Птицыной нужно довести до конца.

Глава X

Они поднимались по узкому скальному карнизу, и Лёша шёл впереди жизнерадостный и довольный, как слон. В яркой гавайке, в шортах с попугаями. Баев вообще любил яркое: и одежду, и женщин, и жизнь. «Мы живём только раз», – эти слова стали для него девизом. Даша тянула за собой четырёхлетнюю дочку, и её потная ладошка скользила в её руке.

– Ну где вы там? – покрикивал Лёха, оборачиваясь и смеясь.

Крымское солнце золотило щетину на щеках и подбородке. Даша пыталась крепче ухватить дочь, а та капризничала, хныкала, нарочно тянула назад. И всё же они вышли на смотровую площадку, обнесённую металлическими перилами. Слишком… ненадёжными – столбики, и две трубки, и всё. Даша похолодела от нехорошего предчувствия, оглянулась на дочь. Нижние перила как раз проходили той по плечам, и сейчас девочка, вырвав руку из руки матери, повисла на них, схватившись крохотными пальчиками за трубку, упёршись согнутыми ножками в землю и ткнувшись лбом в заграждение. Ветер раздувал короткое лёгкое платьице, открывая трусики. «Надо было надеть на неё штанишки», – сердито подумала Даша.

Внизу сверкало озеро, словно кто-то вырвал у неба кусок и бросил в скалы.

– Па, а где хафтики? – проныла непослушная девчонка.

Лёха сморщил нос, потом рассмеялся, сверкнув крупными зубами.

– Смотри, сейчас появятся.

И бросил в озеро кусок булки.

– Давайте лучше пойдём купаться. Я никогда не была на Чёрном море. Да и ни на каком другом, кроме Балтийского.

– Пойдём-пойдём, Даш. Сейчас только…

– Хафтики, па, где хафтики?

– Силы небесные, да зачем они вам? Мерзкие, склизкие твари…

– Не поминай опричников всуе, – расхохотался Лёха, отдал булку дочери, подошёл со спины и обнял жену, ткнулся в затылок горячими губами.

Дочка ещё ныла что-то про хафтиков, ожесточённо кроша булку, а, когда та закончилась, начала бросать в озеро камушки. Лёша, пользуясь тем, что внимание дочери отвлеклось, целовал жену, и Даша плавилась, чувствуя его руки, сжимающие, ласкающие её грудь, сильные это ощущалось даже через грубую ткань её мундира – и одновременно нежные.

Вдруг озеро словно закипело. Забурлило, как вода в кастрюле, и показались те самые «хафтики»: твари, похожие на громадных улиток, но с большими, круглыми, как у жаб глазами. Они мерзко скользили в воде, обвиваясь друг о друга. Даша содрогнулась всем телом, обернулась к Лёхе, открыла рот, чтобы снова попросить уйти отсюда или даже потребовать, и вдруг её окатило водой. Тёплой и склизкой. Даша резко отвернулась от мужа и… закричала. Успела упасть на колени, перехватить руку дочки, сбитой волной вниз, уцепилась в скользкие пальчики, но новая волна вырвала скользкое детское тельце, и Даша успела увидеть, как малышка распахнула глаза и рот в безмолвном крике ужаса.

Гигантский хафтик, длинной во всё озеро, распахнул пасть, испещрённую множеством зубов…

Даша резко села на кровати, прижав руки к судорожно колотящемуся сердцу. Она задыхалась от ужаса, по спине мерзко тёк пот. Девушка встала, подошла к двери и включила электрический свет. Она уже осознала, что это был сон, но сюрреалистичное ощущение ужаса не отпускало, и видение не спешило развеиваться. Даша всё ещё продолжала видеть, как Лёха бросился вслед за дочерью в пасть чудовища, как выдуманные туманным бредом хафтики вились в озере, превращая его из голубого в буро-серое.

– Это сон, – сказала вслух, просто чтобы услышать эти слова со стороны.

Тело била дрожь. Даша оделась и вышла из комнаты.

Ей нечасто снились кошмары. С дочерью – ещё реже. Подсознанье предпочитало пугать погонями, перестрелками, лабиринтами, а вот это уже было чересчур. Даша прошла на кухню и, не зажигая свет, включила кофемашину. Села в кресло, поджав ноги.

Хуже всего в этом сне было то, что её дочери сейчас действительно могло бы быть четыре года. Их дочери. О которой сам Лёша даже не догадывается. Впрочем, а что бы изменило, если бы догадался или узнал? Ничего. А тогда зачем?

Когда зевающий Влад на кухню вполз, Даша уже была в адекватном состоянии. Она сидела, подвернув длинные штаны и закатав рукава длинной рубахи, и глотала третью чашку эспрессо.

– Доброе утро, господин старший лейтенант.

– Доброе. Не чинитесь, курсант. Его светлость объявил, что я больше не старший лейтенант. Можете называть меня по фамилии.

Влад зажёг плиту, поставил на конфорку сковородку. Щёлкнул пьезозажигалкой. Голубой огонёк заплясал под чугунным блином. Парень дёрнул правым плечом раздражённо.

– Кто мне князь? Никто. Пусть своими опричниками командует. Господин старший лейтенант, будете гренки? С персиковым повидлом? Там немного плесени, но только сверху, её можно снять.

Позже они сидели и хрустели гренками, и Даша размышляла: как странно есть повидло, с которого сняли тонкую зелёную плёнку (а вкус и правда не пострадал совсем) в роскошной гостиной старинного особняка.

– Итак, что мы имеем, курсант. К князю нам не подступиться. Но зато у нас есть: друзья Птицыной; родители Птицыной. Вернее, даже семья: брат и две сестры. Возможно, кто-то из них что-то знает. Возможно, сам не понимает, что именно. Особенно меня интересует мать Серафимы. Как она могла согласиться на авантюру с постелью? Подсунуть князю дочку, а потом рассчитывать, что тот женится? А ещё «Алатырь». Нужно выяснить, чей он. Князя или кого-то ещё. Алатыри изготавливаются в штучных экземплярах. Жаль, у нас нет его серийного номера…

Влад поперхнулся. Покраснел.

– Есть. Вот.

И написал двенадцать цифр и букв подряд.

– В последней я не уверен, – признался хмуро. – Она была повреждена…

– То есть…

Даша отставила чашку, невольно грохнув ей по столу.