Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

Но рынок, к счастью, оказался на месте – ряд полосатых тентов и фургонов на одной стороне улицы, ряд на другой. Над некоторыми фургонами – теми, где продавали копчёности, и теми, где готовили хот-доги, – вился дым, напоминающий теперь исключительно о деревенских домах, о Краснолесье… Об Айти тоже почему-то. С удивительной отчётливостью представилось вдруг, как он ходит туда-сюда в этой своей дурацкой красной толстовке, с волосами, убранными под медицинскую резинку. И спрашивает деловито: «А рыба солёная почём? А отрежете попробовать? Да, давайте с ножа, мне нормально… Кило заверните!»

Алька хихикнула и задумалась о том, едят ли огненные змеи рыбу.

Рынок существовал тут, кажется, с незапамятных времён. Возможно, он возник ещё на пустыре, который потом застроили домами, когда столица стала разрастаться вширь, прирастая районами, и вглубь, прирастая станциями метро. Места тут передавались строго по рекомендациям, людям проверенным, «своим». Если санитарные инспекторы сюда и заглядывали, то не для досмотра и взятия проб, а за квашеной капустой или за яблоками… Про отравления никто не слышал, впрочем. В последний раз сплетни ходили о червивых орехах, ещё лет пять назад, но потом оказалось, что кулёк с неликвидом баб Нюра из четырнадцатого дома купила в палатке у метро, и все снова расслабились.

Хлеба на рынке не продавали, поэтому Алька, посомневавшись, купила с пяток тонких бледных лепёшек. Ещё взяла дюжину яиц – без коробки, прямо в пакетике; четыре больших и сладких с виду помидора, каждый граммов по шестьсот, не меньше; два перца; немного пресного рассыпчатого сыра, похожего на прессованный творог; вожделенную копчёную курицу…

– Может, ещё пакетик дать? – спросил разбойного вида продавец, усатый и загорелый, с кривыми волосатыми руками. – Не свалится? Не побьётся?

– Не, не надо пакетик, это пластик, а пластик не разлагается, – ответила Алька, сосредоточенно распределяя продукты на чемодане: в экологичную авоську они не влезали. – Да чтоб их… Мне тут недалеко!

Продавец недоверчиво хмыкнул.

Идти пришлось другим путём, по тротуару – чтоб не кокнуть яйца, перетаскивая чемодан через бордюр. Алька была так увлечена всей этой сложной навигацией и расчётами, что не сразу заметила, как люди – редкие прохожие – огибают по широкой дуге местечко между отделением банка и почтой. С задержкой углядела пёструю шаль на плечах, всклокоченную шевелюру цвета «чёрный баклажан»…

«Попрошайка?» – мелькнула мысль.

А потом Алька узнала в пожилой женщине соседку из дома напротив, которая кормила иногда кошек во дворе. Вот только раньше она была аккуратно причёсанной, ухоженной… Теперь же лицо у неё посерело и осунулось, губы потрескались, а глаза стали безумные.

Увидев Альку, она кинулась наперерез:

– Дочка! Купи, купи, не оставь в беде! Сын умирает! Деньги нужны! Помоги!

Она повалилась на асфальт, отбивая поклон, второй… Алька оторопела настолько, что едва яйца не выронила, удержала пакет только в последний момент.

– А что с сыном? – спросила она, с трудом припоминая худощавого мужчину средних лет, интеллигентного, в очках, который занимался ремонтом автомобилей, вернее, электрикой. – Заболел?

Женщина на секунду замерла, напрягаясь, а потом села и закивала горячо; по лицу у неё текли слёзы:

– Заболел, родимый, денег взять неоткуда. Я и туда, и сюда…

Сердце у Альки дрогнуло; она не знала их, эту семью, но иногда видела издалека, и мошенницей женщина не была, и кошек кормила.

«Пусть лучше меня обманут, чем я пройду мимо того, кто правда нуждается, – подумала она. И вспомнила, сколько сегодня прилетело на счёт. – Судьба, наверное».

– А вам, э-э, много надо?

Женщина назвала сумму – примерно среднюю месячную зарплату. И – полезла в карман.

– Вот, дочка, возьми, купи, – всхлипнула она, втюхивая Альке кольцо, грубоватый золотистый ободок. – В ломбарде не берут, говорят, не золото это… Но это обручальное моё! Я уж и серебро продала, и мужнины часы, и телевизор, чтоб ещё продать-то…

Алька заглянула в кошелёк. Уезжая к бабушке, она сняла некоторую сумму, но так и не потратила почти ничего – цены в Краснолесье были, как ни крути, не столичные. Ощущая смутный стыд, она отсчитала с десяток купюр и отдала женщине; попыталась отказаться от кольца, но та просила – возьми да возьми, так, что спорить было неловко. На них и так смотрели, честно говоря, кто брезгливо, кто с жалостью…

Продавец копчёной курицы даже вышел из своего фургона и стоял у выхода с рынка, скрестив мощные руки на груди; выглядел он так, словно хотел вмешаться, и Алька заторопилась:

– Всё, не благодарите! Если я вам помогла, то рада! Всего доброго!

– Очень, очень помогла! – со слезами откликнулась женщина, вытирая лицо рукавом. – Счастья тебе, долгих лет, здоровьичка, жениха красивого, богатого…

На «женихе» Алька позорно сдулась и сбежала, не оглядываясь.

Квартира за какую-то неделю выстыла так, что казалась теперь совершенно не жилой. Всюду лежала пыль. Зеркало в плетёной раме, висевшее в коридоре, выглядело мутным. Теоретически надо было разобрать чемодан, запустить стиральную машину, застелить постель… Но сделалось разом так тоскливо, что почти всё равно. Алька откатила чемодан в спальню; кольцо промыла с мылом на всякий случай и кинула к остальным украшениям. Был соблазн примерить его – оно, похоже, пришлось бы точно по размеру, но это отчего-то казалось дурной приметой.

– Кольцо как кольцо, – вздохнула Алька и положила его в блюдце, к серёжкам и браслету на каждый день. – Неужели и правда поддельное? Хотя это же в ломбарде могли приврать, чтобы заплатить поменьше…

Думать об этом не хотелось.

На кухне сил хватило только на то, чтоб распихать продукты по полкам в холодильнике и заварить чай. Алька сидела за столом, красивым, деревянным, но слишком большим для одного человека; ела с красивой тарелки, белой, с золотистой каёмкой. Посуду выбирала мама. Приборы тоже, все, кроме вилок с перламутровыми ручками, которые Альке приглянулись с первого взгляда.

Мама сказала, что это безвкусица, но купила.

Сидеть вот так одной – среди всего красивого, выбранного когда-то вдвоём, вместе, – было невыносимо, особенно на контрасте с живым, настоящим, деревянным домом в Краснолесье, где всегда кто-то оказывался рядом, улыбался, говорил. Алька вернулась в спальню и включила музыку; потом прошлась со шваброй по квартире, протёрла зеркало, проветрила комнаты… Немного полегчало. На окнах она развесила обережные ленты-пояса с вышитыми деревьями и васильками; на люстрах – бубенцы, валявшиеся там же, на дне ларца с рукоделием. Разложила пучки полыни там и здесь; сунула под подушку мешочек с сухими васильками; установила на кухне, на тарелке, три красные свечи, хотя