Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

поглядывая поверх оправы. С укоризной, естественно, куда без неё. – Василёк! Главный трудоголик отдела! Одно двухнедельное задание сделать за четыре дня, другое – сдать на три дня раньше срока. А отдыхать кто будет?

– Вы недовольны? – смиренно вопросила Алька, уже привыкшая и к такому тону, и к вопросам.

– Я очень довольна, – вздохнула начальница. – Но в следующий раз в отпуске постарайся отдохнуть. Лишиться сотрудницы, которая умеет сдавать материал гораздо раньше срока, будет невосполнимой потерей… – И она осеклась.

«Наверное, вспомнила про Вежеву и Лесовскую», – подумала Алька.

Они вместе попили чай – в шкафу, конечно, нашлась и третья чашка, а потом секретарь ушёл сортировать документы. Алька осталась с начальницей наедине; сперва они молчали, а затем начальница спросила, глядя прямо в глаза:

– Ты ведь не скажешь, зачем приехала на самом деле?

– Разобраться в себе, – честно ответила Алька. И добавила тихо: – И… я снова колдовать начала.

Уголки губ у начальницы дрогнули, словно она еле-еле сдержала улыбку.

– Уйдёшь от нас?

– Пока нет, я… мне нравится тут работать. Правда-правда! – пылко откликнулась Алька, чувствуя себя ужасно неловкой и неубедительной подлизой. – Просто вокруг так много всего, и… А отчего Вежева и Лесовская умерли?

Начальница ответила не сразу. Сняла очки, чтоб протереть; голые глаза выглядели ужасно беззащитно, и морщин под ними будто бы даже стало больше…

– Их на части растерзали, Василёк, – сказала она наконец. – У Вежевой жених остался, молодой такой мальчик, очень несчастный… А Лесовская только-только снова с мужем сошлась, и такая трагедия. Вся семья погибла, в одну ночь, никто и сообразить-то не успел, соседи думали, газ рванул. А родители у неё в Нижинске, оттуда самолёты-то не летают, да и пока их нашли, пока им сообщили… Хоронила Лесовскую я. И всё это за неделю.

Алька подавила дрожь; горе, ужас и опасность, такие далёкие, очутились вдруг так близко, что едва под кожу не лезли.

– Это… Костяной был?

– Говорят, что да, – вздохнула начальница. – Ты уж поосторожнее, Василёк. Гляди по сторонам в оба. В газете писали, что подозревают какой-то проклятый предмет в музее, но наши девочки, что одна, что другая, к музеям и близко не подходили. Не знаю, что про Вежеву думать, она вообще затворницей была, а вот Лесовская винтаж собирала. И буквально накануне похвасталась, что муж ей что-то на блошином рынке урвал, не то шкатулку, не то булавку, не то чашку… Подарил в знак примирения. А на следующую же ночь всё и произошло.

«За какую-то неделю – и две смерти сразу», – подумала Алька, и под ложечкой засосало.

– Буду осторожна, – пообещала она. – Никаких подозрительных шкатулок и булавок. Да и чашки у меня есть свои.

– Вот и правильно, – кивнула начальница. И заставила себя улыбнуться. – Ну, ничего. Авось обойдётся. Ты-то, Василёк, потомственная ведьма, к тебе и проклятие не всякое прилипнет.

Это было даже не совсем заблуждение, просто преувеличение: иные ведьмы проклятия чуяли, другие – нет, одни могли наваждение развеять, прочие – страдали, как обычные люди… Алька про себя знала только, что мороком её не запутаешь, а насчёт остального подозревала, что никаких особых преимуществ у неё и нет. Но слова насчёт «обойдётся» запомнились как-то по-особенному ясно и чётко.

…наверное, поэтому первое, что она подумала, когда проснулась ночью: сглазила начальница.

В спальне – чересчур просторной и пустой – было очень тихо. И холодно; гораздо холоднее, чем должно, особенно если учесть, что днём разогрело не на шутку. Тело словно одеревенело. Так происходит, когда ужас наваливается и парализует, настолько, что и шаг сделать нельзя… да что там шаг – пальцем двинуть. Бубенцы на люстре раскачивались из стороны в сторону так сильно, словно их кто-то невидимый мотал, но не звенели; пучок полыни в изголовье осыпался, точно истлевал на глазах; натянутая поперёк окна лента трепетала.

Беззвучно.

Абсолютно беззвучно.

«Всё очень плохо, – поняла Алька совершенно ясно. – Где-то рядом бродит зло».

И по ведовским правилам, и в детских сказках нельзя в таких случаях подскакивать и искать, что где не так. Любой знает: опасно спускаться в погреб в одиночку, если там что-то подозрительно скребётся; ничего хорошего не выйдет, если заговорить с прохожим, напоминающим несвежего мертвеца, особенно если он сам забегает вперёд и норовит в лицо заглянуть заплывшими глазищами…

Но это относилось больше к простым людям.

Алька была ведьмой.

Осторожно, тихо она села на кровати; продёрнула в поясе пижамных шортов шнурок, выпуская посильнее один конец, и завязала его узлом, отводящим взгляды; аккуратно достала зеркальце из тумбочки – и на цыпочках подошла к окну. А потом встала к нему спиной – и осторожно посмотрела наружу через зеркало, так, чтоб не увидеть ненароком что-то опасное прямо. Ведь есть правило: видишь ты – видят и тебя.

Квартира была на четвёртом этаже; во дворе росли рябины и липы – достаточно густо, чтоб сквозь кроны земля почти не просматривалась. И всё же Алька заметила там, внизу, движение; ощущение всепоглощающего, вымораживающего ужаса стало сильнее.

Изо рта вырывался пар.

«Или это не ужас, а правда похолодало?»

Она немного наклонила зеркало… и увидела, как на стоянку для машин выходит из-под липы некто.

Нечто.

Трёх метров ростом, а может, и больше – с высоты не понять; с длинными-длинными руками, почти до самой земли, и с когтями-серпами. Оно слабо светилось – так, что даже издали можно было разглядеть отдельные косточки, из которых складывалось тулово, похожее на человечье, и череп, точно наполненный комковатой грязью изнутри, и…

«Костяной», – обмирая, поняла Алька.

А потом он остановился – и задрал башку, безошибочно находя среди многих именно её окно.

И прыгнул.

Глава 7

Горислав Дрёма, колдун

На секунду Алька – честно – подумала, что вот сейчас прямо помрёт.

Подумала, но не завизжала, не побежала, не скрючилась. Потому что в глубине души понимала: если сейчас дать слабину, то уже и не спастись. Как тогда, с ночницей, выход оставался только один – обороняться и нападать.

Костяной замахнулся в воздухе – и рубанул когтями наотмашь.

…но попал не по окну, а по стене рядом.

Когти заскрежетали о кирпичи, пронзительно, противно; звук был как от металла и одновременно как от чего-то крошащегося, вроде мела или сухой хлебной корки. Костяной рухнул вниз, на стоянку, повреждая несколько машин сразу, и взревел. Захлопали окна; кто-то завизжал.

«Так… главное, чтоб он больше ни на кого не переключился. Я-то защищена, – напомнила себе Алька. – Поперёк окна – оберег, в комнате полынь, на люстре бубенцы. И зеркало. У меня же зеркало в руках».

Когда Костяной прыгнул