Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

Уже потом, после допросов, размышляя и раскладывая всё по полочкам, Алька осознала, что он там появился неслучайно. Искал новую жертву – заведомо в новой компании, подальше от привычных мест охоты, потому что в сыске стали уже что-то подозревать; но даже там, в сыске, никто ещё не мог тогда заподозрить в примерном выпускнике Дарёне Светлове нелегального колдуна… Он с отличием окончил Инженерный университет, но заучкой при этом не выглядел: носил штаны карго, обычно бледно-зелёные или чёрные, футболки с яркими принтами и смешными надписями. Иногда надевал очки; не курил и почти не пил алкоголя, только ягодное вино, был вежлив и дружелюбен. Не сквернословил, не заигрывал по-идиотски и оскорбительно… Словом, на фоне Алькиных одногруппников выглядел о-го-го!

А ещё у него были светлые волосы, с одной стороны длинноватые, до подбородка, а с другой – выбритый висок. Потом-то так стричься стал каждый третий, но тогда это выглядело очень необычно, притягивало взгляды. Но Алька почему-то сразу обратила внимание на глаза: почти прозрачные, сложного, тревожного оттенка – не то зеленоватые, не то голубоватые, не то серые.

Светлов заметил, что Алька поглядывает на него, и сам подошёл знакомиться.

Несколько раз они ходили на свидания после пар, присматривались друг к другу. Альке он нравился, но и напрягал тоже: слишком много болтал о себе, норовил перекусить за чужой счёт или прокатиться в троллейбусе зайцем, а иногда вдруг наоборот принимался сорить деньгами.

И… нет-нет да и проскальзывало в нём что-то странное.

Светлов частенько фантазировал о том, как его работу выберут на конкурсной основе, скажем, и он спроектирует павильон для международной ярмарки; или новую телебашню, о которой много писали тогда. Фантазировал – а потом резко обрывал себя и принимался сам над собой смеяться, болезненно и нервно. Альку он слушал, но всерьёз её делами не интересовался; родителей своих и приятелей без всякого стыда гонял с поручениями, например, просил привезти куртку, если к вечеру вдруг похолодало.

А до вечера, верней, до ночи они гуляли часто; как и всякая ведьма, хулиганов и нечисти Алька не боялась. Нового ухажёра не боялась тоже – мало ли их липло к ней в универе? Мама только посмеивалась и советовала брать женихов сразу пачками, мол, пока один посуду моет, другой полы метёт, третий постель стелет – чем не жизнь? Потому-то, когда Светлов повалил Альку на диван у себя в квартире и попытался сунуть руку куда не надо, никакого страха тоже не было.

Алька спокойно сказала: «Нет».

И глянула по-ведьмовски, тяжело-тяжело.

Обычно этого хватало, даже проклинать никого не требовалось, хотя сделать так, чтоб живот тут же скрутило, Алька умела. Со Светловым тоже много не понадобилось – он тут же струхнул, сдал назад, извинился, проводил до такси и пообещал перезвонить. Несколько дней от него не было ни слуху ни духу; Алька подумала даже, что зря так его напугала – и что не стоило вообще к нему подниматься в квартиру, если она не хотела переспать. Подружка в универе ей так и сказала: зачем, мол, хвостом крутить, если мужик не нравится? Мама, правда, возмутилась, когда услышала про это, и заявила резко:

– Вот ещё. Запомни, балбеска: в таком деле только ты решаешь, пора или не пора. И что значит «хвостом крутить»? Вы потому и гуляете вместе, что присматриваетесь друг к другу. Не понравится – так передумать можешь в любой момент, хоть в тот самый – собирайся и уходи. И знай, я тебя всегда поддержу.

Вскоре после этого разговора Дарён появился снова – с цветами, с тортиком и с подарками. С виду был бледным, виноватым; говорил, что не так всё понял и дурного не хотел – а ещё, что Алька ему нравится, очень, и просил дать ему шанс. Подарил колечко, простенькое, серебряное, в виде венка из васильков, с синими камушками.

Васильки были совершенно очаровательные.

Алька встречаться с Дарёном не собиралась, но поддалась слабости, примерила подарок разок, думала, сразу снимет и вернёт… и пропала.

«А почему бы и нет?» – проскочила мысль, на диво цепкая и убедительная.

И всё стало как в тумане.

Верней, по большей части Алька продолжала оставаться собой: училась, помогала маме по дому, ходила приглашённой гостьей на семинары… Но когда речь заходила о Дарёне Светлове, её словно переклинивало. Со стороны, пожалуй, это напоминало вспыхнувшую неожиданно горячую любовь. На людях Дарён – Дар – баловал и осыпал её цветами, едва ли не через день подкарауливал у ворот универа с букетом, а вот наедине…

В постель он её затащил в первый же вечер; на сей раз Альке почему-то в голову не пришло сказать «нет».

И пошло-поехало.

Дарён заставлял её делать всякое – неприятное – и словно получал особое удовольствие, унижая и принуждая. Альке часто было противно или даже больно, но в голове засело навязчивое убеждение, что это ничего, главное, что он с ней, что они вместе… Остальное меркло. Вскоре мама заметила неладное и начала беспокоиться, но Алька – умная девочка – умела быть очень, очень убедительной, себе на горе. Врала, что они с Дарёном скоро поженятся; что она его невеста, хотя ничего подобного он не обещал, а один раз и притащил домой странную девушку, бледную и заплаканную, и заставил Альку смотреть на их кувыркания.

«Это он меня испытывает, – повторяла Алька механически, замазывая перед зеркалом синяк под глазом – Дарён кинул что-то и случайно попал по лицу. – Испытывает, чтоб понять, что я та самая. А как иначе?»

Колечко с васильками она носила не снимая. Но потом – сложно сказать, в какой момент, – начала ощущать из-за него странное беспокойство, неудобство такое острое, что почти невыносимое… Как наваждение. И весной, когда зацвели яблони – отчего-то Алька помнила это очень-очень хорошо, – дискомфорт стал таким сильным, что кольцо она сняла.

И в голове сразу всё стало на свои места.

– Он меня приворожил, – бормотала Алька, сидя на закрытом унитазе в университетской уборной и раскачиваясь из стороны в сторону. – Приворожил…

– Ты чего плачешь? – крикнула из-за перегородки подруга. – Дарён тебя, что ли, бросил?

– Ага, – откликнулась Алька и расхохоталась.

Было мерзко, гадко и жутко.

По-хорошему ей бы тогда позвонить маме и всё рассказать, тут же, сразу, но она не смогла. Может, потому что чувствовала себя дурой и стыдилась; может, потому что просто хотела забыть