Экспансия на позавчера - Алексей Небоходов

Он попытался шагнуть назад, но ноги не подчинились. Незаметные, тончайшие нити уже впились в его кожу, стягивали, словно невидимые путы. Боли не было. Но было осознание – если он дёрнется, попробует вырваться, сама реальность дрогнет. Они ждали этого.

Пауки двигались медленно, с пугающей уверенностью, как существа, не знавшие страха или спешки. Ещё один приблизился, и Иван увидел, как его хитиновая поверхность изменилась – словно больше не была твёрдой. Она текла, смещалась, и в ней проявлялись лица. Человеческие, но неузнаваемые. Размазанные, искажённые, будто испорченная фотоплёнка. Их губы шевелились, но звука не было. Они что-то говорили.

Позади кто-то резко дёрнулся. Может, один из членов экипажа пытался убежать, может, просто не выдержал напряжения. Этого хватило: пространство взорвалось движением.

Пауки пришли в возбуждение, сеть задрожала, распространяясь с новой скоростью, а воздух наполнился пронзительным звуком – высоким, нестерпимо тянущимся, похожим на разрывающийся металл.

Иван снова попытался скомандовать отступление, но не был уверен, что его голос вообще прозвучал. Мир рушился. Или, может, просто становился таким, каким был всегда.

Гюнтер попытался отступить, но в следующий миг один из пауков сделал резкий выпад, и пространство перед ним вздрогнуло, будто воздух разорвался, обнажая скрытый механизм реальности. Из разрыва рванулся импульс сети – не обычной, не вязкой, не клейкой, а живой, состоящей из дрожащих, переливающихся нитей. Она не наматывалась, не окутывала – она сжималась, проникая сквозь ткань одежды, сквозь кожу, будто становилась её частью.

Гюнтер рванулся, пытаясь разорвать путы, но они затянулись сильнее, вдавливаясь в его тело. Паутина стягивала его с безупречной, неумолимой точностью, подчиняясь не физическим законам, а какому-то чуждому, непостижимому принципу. Одежда трещала, рвалась на куски, обнажая кожу, на которой уже проступали тёмные линии – не раны, не кровоподтёки, а что-то, похожее на трещины в стекле.

Его дёрнуло в воздухе, как если бы нити не только сжимали, но и вытягивали его из реальности, нарушая саму его целостность. Он закричал, но звук тут же поглотила вязкая паутина. Кричал ли он на самом деле? Или пауки уже заглушили его голос ещё до того, как он вырвался?

Щупальца выскользнули из складок хитина, извиваясь, как бесцветные черви, и потянулись к его лицу. Они не касались кожи, не искали точку опоры – они шли прямо к цели, ведомые чем-то, что не нуждалось в зрении.

Гюнтер мотнул головой, но отростки уже скользили по его щекам, по губам, по подбородку. Они обволакивали его голову, прилипали, врастали, а затем одним резким движением врывались внутрь.

Плоть содрогнулась. Гюнтер выгнулся, и всё его тело задёргалось в конвульсиях.

Сначала это было сопротивление – рефлекторное, инстинктивное, но затем движения изменились. Они стали упорядоченными. Лишёнными хаоса. Чужими.

Руки взметнулись, пальцы исказились, будто внутри что-то перестраивалось. Спина выгнулась под неестественным углом, а затем он резко выпрямился и застыл.

Он больше не дёргался, стоял неподвижно, но уже не был собой, лишь пустым каркасом, медленно растворяющимся в чуждой реальности. Сеть, ещё мгновение назад стягивавшая его тело, теряла плотность, становясь полупрозрачной, и сквозь её зыбкие нити уже можно было различить, как изнутри что-то менялось, исчезало, разрушалось. Гюнтер оставался здесь, но уже не как человек, а как оболочка, форма без содержания, в которой не осталось ни дыхания, ни жизни, ни мысли. Пауки не просто убивали – они вытягивали саму суть, стирая существование. И когда сеть окончательно растворилась, тело схлопнулось, оседая внутрь, точно утраченная структура реальности, оставляя после себя лишь высушенную кожаную плёнку, тонкую, как пергамент, безжизненную, готовую рассыпаться от малейшего движения воздуха. Она треснула – и развеялась.

Один из пауков метнулся вперёд: его конечности вытянулись, и острые, как лезвия, отростки в одно движение разорвали ткань, разметав её клочьями. Одежда осыпалась, точно ненужная оболочка, обнажая её идеальное тело, лишённое защиты, уязвимое перед касанием чужих щупалец.

Анна дёрнулась, но ноги уже не слушались – они увязли в сети, которая не просто цеплялась, а жила, извиваясь, растягиваясь, обхватывая её икры, сжимаясь и расслабляясь, словно изучая структуру плоти. Волокна пульсировали, словно подстраивались под её дыхание, реагировали на малейшее движение, охватывали лодыжки, заплетаясь вокруг, и внезапно рванули вверх.

Её тело дёрнулось, поднимаясь над землёй, а паутина продолжала расти, утолщаться и уплотняться, становясь частью неё, привязываясь, врастая, подчиняя. Она выгнулась, извиваясь в воздухе, попыталась ухватиться за что-то, но пальцы лишь разрывали зыбкие нити, которые мгновенно срастались вновь. Тени вокруг неё зашевелились.

Пауки не нападали сразу – они медлили, словно растягивая удовольствие. Их движения были не резкими, не агрессивными, а плавными, с какой-то мерзкой, неторопливой грацией, с извращённой осторожностью, как если бы они хотели прочувствовать каждый миг происходящего. Их тонкие, извивающиеся отростки скользили по её коже, почти невесомо, сначала едва касаясь, как пробуя, затем медленнее, глубже, настойчивее.

Анна содрогнулась, но движения лишь провоцировали сеть – та отозвалась, реагируя на её дрожь, впиваясь, впитывая, пропитывая собой, пока пауки медленно приближались. Их конечности двигались слаженно, умело, будто они знали, что делать, знали, чего ждали.

Они касались её бёдер, пробирались под остатки одежды, осторожно изучая. Они не спешили и не торопились. Одежда рвалась, и с каждым мгновением её тело становилось всё более обнажённым. Щупальца скользили, а сеть сжималась.

Один из пауков приблизился к ней. Его гладкий, переливающийся хитин отражал тусклый, дрожащий свет, словно чудовище существовало в двух состояниях одновременно – материальном и зыбком, едва уловимом. Оно двигалось медленно, выжидая, точно растягивая момент, наслаждаясь властью, которая уже принадлежала ему. Его тонкие, извивающиеся отростки дрожали, будто предвкушая, а затем, не колеблясь, потянулись к её телу.

Анна дёрнулась, но сеть, охватившая её, лишь плотнее сжалась, усиливая хватку, оставляя ей только дыхание и возможность чувствовать. Щупальца прошлись по её коже, оставляя холодный, влажный след, словно оставляя невидимые знаки владения. Они двигались неторопливо, методично, изучающе, проявляя не инстинкт, а разум, извращённый, бесчеловечный, чуждый всему живому.

Отростки скользнули ниже, лаская внутреннюю сторону её бёдер, дразняще приближаясь к её центру, но не спеша, не спускаясь в хаос слепой жестокости, а соблюдая ритуал, чьи правила знали только они. Они не просто овладевали – они исследовали, они наслаждались тем, что властвовали, и власть эта была бесконечной, неоспоримой.

Одно из щупалец приподнялось, скользнув по её животу, а затем обманчиво мягко проникло внутрь. Сеть дрогнула, словно отзываясь на это, будто часть единого механизма, часть ритуала, которому не было конца.

Анна содрогнулась, но звук её дыхания утонул в тишине, наполненной лишь шелестом движений