Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Вчера вечером в кафе «Под орлом», во время очередного заседания кружка, Крупский изобразил праведный гнев человека, узнавшего о предательстве. Он рассказал остальным членам кружка историю о некоем Станиславе Ковальчике, рабочем с завода, который якобы донес охранке на трех своих товарищей, и теперь продолжает работать провокатором, ища новые жертвы.

Крупский предложил проучить эту гниду, припугнуть его, показать, что предательство не остается безнаказанным. Анна Залуская возмутилась от всей души, Коваль засомневался и заколебался, но поддался общему настроению.

Когда Анна спросила моего мнения, я ответил так, как должен был ответить Александр Борисов, благородный, но разочарованный офицер.

— Месть плохой советчик и насилие порождает только новое насилие.

Крупский насмешливо фыркнул и бросил что-то о философии, которая не помогает бороться с предателями. И тогда Пулавский неожиданно встал на его сторону, заявив, что нужно показать пример, что он согласен участвовать в этой акции.

Коваль не выдержал психологического давления и тоже неуверенно кивнул. Ежи Домбровский опять не пришел, так что не было никого, кто мог бы их остановить.

Крупский назначил встречу на сегодняшнюю ночь, в одиннадцать вечера, на заброшенном складе на Повонзковской улице, обещав привести туда провокатора Ковальчика. План запущен, механизм пришел в движение.

Сегодня днем я пришел сюда для разведки. Прошелся мимо склада как обычный прохожий, изучил подходы и пути отступления.

Главный вход через ржавые ворота, боковой вход с покосившейся дверью, задний выход через пролом в кирпичной стене. Я зашел внутрь быстро и бесшумно, осмотрел планировку первого этажа.

Здесь большой зал с разбросанными ящиками и старыми стеллажами, полуразрушенная лестница, ведущая на второй этаж, пролом в полу второго этажа, откуда открывался обзор на весь нижний зал. Идеальная позиция для наблюдения. Потом я ушел так же незаметно, как и пришел.

Вечером состоялась последняя встреча с Крупским в Саксонском саду, где в темноте аллей мы обменялись финальными деталями. Он передал мне схему засады, нарисованную на клочке бумаги, которую я запомнил и тут же сжег.

Операцией командует лично ротмистр Зотов, человек десять жандармов прячутся за ящиками слева и справа от центра зала. Подставной провокатор, жандармский агент по имени Грабовский, крепкий мужчина средних лет, который должен спровоцировать драку и дать сигнал свистком, после чего жандармы выскочат из засады и произведут арест с поличным.

Я спросил Крупского, когда именно прозвучит свисток. Как только начнется потасовка. Хорошо. Значит, моя задача — не дать этому свистку прозвучать или вмешаться раньше, чем жандармы получат сигнал.

Я открыл глаза. Воспоминания отступили, уступив место холодной ясности сознания, которую Ибрагим называл состоянием боевой готовности.

Сейчас десять сорок. До встречи осталось двадцать минут, и мне нужно проникнуть внутрь склада, занять позицию и ждать.

Я двинулся вдоль стены здания мягкими скользящими шагами, которым научился семьсот лет назад в горах Аламута, в той далекой жизни, что казалась теперь почти сном. Обогнул угол здания и нашел пролом в задней стене, где были выбиты три кирпича, образуя узкий проход, достаточный для человека моей комплекции.

Я остановился перед проломом и снова прислушался. Внутри раздался негромкий скрежет, потом тихий голос, отдающий приказ, чтобы вели себя тише, потому что студенты могут услышать и испугаться.

Жандармы нервничали, и это хорошо. Нервные люди совершают ошибки, теряют бдительность, слишком торопятся.

Я присел на корточки и протиснулся через узкий пролом, кирпичи царапнули плечо сквозь ткань куртки, но я почти не почувствовал боли.

Внутри еще темнее, чем снаружи, и пахло сыростью, плесенью и старой прогнившей древесиной. Я замер, прижавшись к стене, и дал глазам время привыкнуть к мраку.

Тридцать секунд неподвижности, медленное дыхание, полный контроль над телом. Постепенно темнота отступила, и формы предметов начали проявляться.

Ящики, штабелями сложенные вдоль стен. Шкафы и полки, покосившиеся от времени.

Лестница на второй этаж справа, ее перила частично обрушились. И силуэты людей.

Человек пять за штабелем ящиков слева, еще столько же справа, они прятались в тени и ждали. В центре зала стоял один человек, руки в карманах, спокойная поза человека, уверенного в своей безопасности. Подставной провокатор Грабовский со свистком в кармане.

Жандармы видели его только краем глаза, их внимание направлено на главный вход.

Но я видел все — расположение засады, позиции людей, расстояния между ними. Преимущество темноты, преимущество тишины, преимущество терпения, которому учил меня Ибрагим в далекой отсюда по времени и расстоянию крепости среди персидских гор.

Я прижался к стене и слился с тенью, становясь частью окружающего мрака.

Теперь осталось только ждать.

* * *

Казимир Пулавский шел по ночной Варшаве быстрым шагом, стараясь не обращать внимания на тяжесть, поселившуюся где-то в груди с того самого момента, как он согласился участвовать в этой затее.

Рядом семенил Стефан Коваль, кутаясь в старое пальто и поглядывая по сторонам с плохо скрываемой тревогой. Улицы почти пусты в этот поздний час, лишь редкие газовые фонари бросали круги желтоватого света на мокрые булыжники мостовой, и где-то вдалеке слышалось позвякивание конской упряжи запоздалого извозчика.

— Кази, — тихо произнес Стефан, когда они свернули в безлюдный переулок, ведущий к Повонзковской, — а ты уверен, что это правильно? Бить человека… даже если он провокатор…

Пулавский остановился и повернулся к товарищу. В свете ближайшего фонаря его лицо казалось осунувшимся, глаза за круглыми очками блестели напряженно, и в этом блеске читалось что-то большее, чем простая решимость — какая-то внутренняя борьба, которую он старательно скрывал.

— Стефан, мы об этом уже говорили вчера, — сказал он тихо, но твердо. — Этот Ковальчик предал троих человек. Троих! Их сейчас везут в Сибирь, на каторгу, на верную смерть. А он продолжает работать, ищет новые жертвы. Если мы не остановим его, он погубит еще десятки людей.

Коваль кивнул неуверенно, но тревога в его глазах не исчезла. Он был сыном рабочего, привыкшим к тяжелому труду и честности, и мысль о насилии, даже справедливом, была ему чужда по самой природе.

Он пошел на это только потому, что Крупский убедительно доказывал необходимость решительных действий, а Пулавский его поддержал, и отказаться означало бы выглядеть трусом в глазах товарищей.

— А где Крупский? — спросил он. — Он же обещал прийти раньше и привести этого Ковальчика.

— Должен быть уже там, — ответил Пулавский, и снова зашагал вперед. — Сказал, что заманит его под предлогом встречи с покупателем краденого товара. Провокаторы жадные, всегда клюют на деньги.

Они свернули на Повонзковскую и увидели