Янтарная гавань - Виолетта Орлова

Артур нахмурился.

– Разве Тод тебе ближе, чем я? – тихо спросил он, и в его голосе невольно прозвучала обида.

– Не в этом дело. Просто его мнение было не так важно для меня, как твое. Более всего на свете я боюсь твоего искреннего осуждения.

– Что за глупости, Ди, разве я имею право кого-либо осуждать, а уж тем более тебя? Ты же моя половинка, это все равно что вынести на суд самого себя, как ты этого не понимаешь!

Девушка покорно кивнула головой.

– Хорошо, если ты так хочешь. Наверное, для тебя я сделала бы все на свете, стоило бы тебе только попросить. Слушай мою историю. Я не знала своих родителей, как и ты. Я воспитывалась у тетки. Зачем она решила меня удочерить? На этот вопрос я много лет искала ответ. Теперь же мне кажется, что вовсе не жалость к сироте была ее основным побуждающим мотивом. Ей это было необходимо скорее для осознания своего собственного благочестия. Она всегда очень стремилась быть милосердной и охотно занималась благотворительностью; только вот не было в ее поступках искренности и любви. Видел бы ты ее лицо, когда она в спешке совала яблочный пирог какой-нибудь родственнице: суетливое, злое, неискреннее. Ко мне она относилась особенно строго, ибо мое поведение и воспитание косвенно подтверждали ее старания в глазах других. Соответственно, я должна была стать идеальной, образцовой, чтобы она могла впоследствии хвастаться подругам моими успехами и сетовать на свою тяжелую жизнь, полную забот и тревог о ближнем. Не буду скрывать, частенько она била меня – не очень сильно (чтобы это не выглядело жестоко в глазах других), но и не слабо (чтобы урок оказался достаточно внушительным). Мне не давали играть с другими детьми, запрещали любое праздное времяпрепровождение. Она считала, что я должна с детства трудиться, чтобы научиться ценить ее великодушие и доброту. Стоит ли говорить о том, что я ее люто ненавидела и всячески старалась все сделать наперекор? Я не слушалась старуху, убегала с другими детьми, частенько пропадала из дома, а потом меня находили в чужих пещерах, перемазанную в грязи, играющую с соседскими мальчишками. Ее дом стал для меня настоящей тюрьмой. Знаешь, некоторые люди больше желают казаться хорошими в глазах других, чем действительно быть таковыми по отношению к своим близким. Лицемерие начинается именно с того момента, когда человек забывает о том, что в первую очередь надо любить других. Но сколь бы я ни осуждала свою тетку, все равно нет никаких оправданий тому, что я сделала.

Диана опустила глаза, прекрасное лицо ее слегка покраснело, а грудь вздымалась часто-часто, ибо бедняжка и правда очень нервничала.

– В какой-то день она особенно сильно наказала меня и холодной ночью выгнала из пещеры, заявив, что пустит на порог только после моего искреннего раскаяния и извинений. У меня при себе не было ни денег, ни еды, ни теплой одежды, чтобы спастись от смраденьских холодов подземелья, и мне совершенно некуда было идти. Я бесцельно бродила вокруг нашего дома, мучаясь от холода, и люто ненавидела свою благочестивую кормилицу. Она, наверное, ожидала, что я сразу же буду стучать, умолять впустить, извиняться, но мне не позволяла гордость повести себя подобным образом. Поэтому я просто ходила вокруг, как бродячий шакал, не рискуя приблизиться к порогу дома. А потом я заметила нечто странное. По всей видимости, моя кормилица заснула, но оставила ставни открытыми. И вот сквозь эти самые ставни начало вдруг тянуть едким дымом. Видно, она забыла потушить огонь в очаге. Я не знаю, какой была истинная причина возгорания. Но потом дыма стало очень много, и я поняла, что дело совсем плохо. Нужно было бежать за помощью. Сперва я принялась стучать в дверь, чтобы разбудить ее, но тщетно. Потом я решила позвать соседей. И вот в этот самый момент… Как думаешь, очень ли я торопилась привести подмогу? Хотела ли я в действительности помочь кормилице? Теперь, оглядываясь на свои поступки, я понимаю, что не хотела. Я вовсе не стремилась ей помочь, и даже, напротив, сделала все, чтобы как можно дольше идти до соседней пещеры, хоть та находилась в десяти шагах от нашей. Понимаешь теперь? Нельзя, конечно, утверждать, что я напрямую виновна в ее смерти, старуха сама забыла потушить огонь. Но я не смогла ее простить и не пришла на помощь, когда та действительно в ней нуждалась. Почти сразу же я раскаялась в содеянном, но случившегося, увы, не воротить. С тех пор в мыслях я часто возвращаюсь в тот самый день, и фантазия рисует мне иной исход всего этого дела.

Девушка замолчала и подняла умоляющие глаза на друга. Она ожидала увидеть безоговорочное осуждение в глазах юноши, который всегда всем приходил на помощь, в том числе и своим врагам. Каково же было ее удивление, когда она увидела, что в голубых глазах блестят слезы.

– Любимая моя… – только и прошептал он, не прибавив больше ни слова. Диана горько улыбнулась.

– А потом в нашем городе пошли слухи… Будто бы я устроила пожар. Все меня возненавидели. Теперь ты понимаешь, почему мне так важно было поступить в Троссард-Холл?

– Понимаю…

– Так ты не осуждаешь меня?

Артур посмотрел на свою подругу, и в его глазах она прочитала горячую любовь и жалость.

– Знаешь, мне как-то Левруда сказала одну фразу… Я дословно не помню ее, но смысл заключался в следующем: любовь долго терпит, милосердствует, все покрывает, всему верит. Она никогда не перестает. Слышишь, Ди? Никогда. Я искренне в это верю. И я люблю тебя. Так как я могу осуждать любимого человека? Тем более что ты давно раскаялась в своем поступке.

Диана с облегчением прикрыла глаза; в этот самый момент ей показалось, что тяжелый камень упал с ее души.

– Спасибо, – прошептала она.

Влюбленные еще долго сидели на мягких пледах, обнявшись, и смотрели, как ночь медленно окутывает своим темным покрывалом древесный город. Каждый ощущал себя носителем некой тайны, секрета, который, прозвучав однажды в устах мудрой Левруды, навсегда отпечатался и в их юных сердцах.

Любовь никогда не перестает.

Глава 39 Эта болезнь не к смерти

Больница имени Короедникова занимала поистине огромную территорию Ласточкиного графства. Целая отдельная ветка с одноименным названием была отведена для нужд больных. Впервые попав сюда, можно было догадаться, почему Дорон Треймли захотел, чтобы его сына лечили непременно здесь.

Посетитель, желавший