Беглый - Дмитрий Шимохин

Вскоре появилась и сама хозяйка. Аглая Степановна Верещагина оказалась дамой лет сорока пяти, с живыми, умными и очень проницательными глазами, еще сохранившей следы былой красоты. Одета она была в дорогое шелковое платье по последней столичной моде, на шее и руках поблескивали драгоценности. Держалась она с большим достоинством, но без излишней чопорности. Как мне показалось, этой купчихе нравилось отыгрывать роль дворянки, и она изо всех сил пыталась ей соответствовать.

— Господин Тарановский, мсье Верейски, — произнесла она мелодичным голосом, приветливо улыбаясь. — Чрезвычайно рада приветствовать вас в моем скромном доме. Наслышана о вашем нелегком путешествии из далеких краев и о тех товарах, что вы привезли в нашу Кяхту.

Мы с Левицким отвесили поклоны.

— Честь для нас, сударыня, быть принятыми в вашем гостеприимном доме, — ответил я, стараясь, чтобы мой польский акцент звучал как можно убедительнее. — Слухи о вашей доброте достигли и нас.

— Ах, оставьте, господин Тарановский, — махнула она рукой, но было видно, что комплимент ей приятен. — Прошу к столу, господа. Обед уже готов.

Обед был изысканным, со множеством блюд как русской, так и, к моему удивлению, французской кухни. За столом, помимо нас, присутствовало еще несколько гостей — пара местных чиновников с женами и какой-то приезжий купец из Иркутска, отрекомендовавшийся Силантием Фомичом.

За столом завязался оживленный разговор. Левицкий, как и ожидалось, блистал — ему, как «французу», местное общество уделило много больше внимания, чем мне самому. Он с легкостью поддерживал беседу на французском с самой Аглаей Степановной, которая, как оказалось, прекрасно владела этим языком, обсуждал последние новости из Европы, почерпнутые им из газет двухгодовой давности, рассказывал забавные случаи из «путешествий господина Тарановского». Я же больше помалкивал, изображая солидность и внимательно наблюдая за хозяйкой и гостями.

Аглая Степановна действительно оказалась дамой весьма любознательной и неглупой. Она расспрашивала меня о торговых путях в Китае, об обычаях австрийского двора, о политической обстановке в Европе. Я отвечал осторожно, стараясь не выходить за рамки общих фраз и тех знаний, что у меня действительно были. Иногда, когда вопросы становились слишком каверзными, я ссылался на то, что «коммерция занимает все мои мысли, а политикой я, увы, интересуюсь мало», или переводил разговор на Левицкого, который с блеском обходил любые щекотливые моменты.

Когда обед уже подходил к концу, Аглая Степановна неожиданно обратилась ко мне:

— Господин Тарановский, я слышала, вы привезли с собой не только превосходный чай, но и редкий европейский фарфор. Это правда?

Я внутренне напрягся. Вот он, момент, которого так ждал Изя.

— Да, сударыня, — ответил я. — Несколько вещиц, так сказать, для души. Старинные изделия, не для широкой продажи, а скорее, для истинных ценителей.

— О, как это интересно! — Глаза Верещагиной загорелись. — Я сама немного коллекционирую фарфор, начал еще мой покойны супруг, а я уж продолжаю его дело. Не окажете ли мне любезность показать ваши сокровища? Возможно, что-то из них могло бы украсить и мою коллекцию. Я готова заплатить хорошую цену, если вещь действительно стоящая.

«Клюнула!» — мелькнуло у меня в голове.

— С превеликим удовольствием, сударыня, — ответил я. — Завтра же я пришлю к вам моего секретаря, мсье Верейски. Уверен, вы оцените их по достоинству.

Обед у Верещагиной прошел без явных проколов. Мы ушли, оставив, как мне показалось, благоприятное впечатление. По крайней мере, хозяйка была очень любезна и несколько раз повторила, что будет рада видеть нас снова.

— Ну что ж, «мсье Верейски», — усмехнулся я, когда мы возвращались в гостиный двор. — Похоже, ваш французский и манеры произвели фурор. А мой «австрийский коммерсант» пока держит марку.

— Не будем торопиться с выводами, Иван, — покачал головой Левицкий. — Аглая Степановна — дама непростая. Она умна и наблюдательна. Этот обед мог быть не только проявлением гостеприимства, но и своего рода смотринами. Она явно приглядывалась к нам.

И он был прав. На следующий день Левицкий, взяв с собой пару самых изящных ваз, отправился к Верещагиной. Вернулся он через несколько часов, задумчивый и немного встревоженный.

— Она купила две вазы, — сообщил он. — Заплатила очень щедро, даже не торгуясь. Но…

— Что «но»? — насторожился я.

— Она задавала очень много вопросов. Обо мне, о вас, господин «Тарановский». О наших путешествиях, о наших торговых связях в Европе. Интересовалась, почему австрийский коммерсант путешествует с французским секретарем. Спрашивала, нет ли у вас знакомых в Вене или Кракове, называла какие-то фамилии… Мне пришлось проявить все свое красноречие, чтобы уйти от прямых ответов.

— Думаешь, она что-то подозревает?

Левицкий пожал плечами.

— Не знаю. Возможно, это просто женское любопытство и светская болтовня. Но она очень внимательно слушала и смотрела. Сказала, что хотела бы познакомиться с вами поближе, господин Тарановский, и приглашает нас на небольшой музыкальный вечер через несколько дней.

Приглашение на музыкальный вечер… Это уже не просто деловой интерес. Что задумала эта загадочная кяхтинская вдова?

Несмотря на опасения Левицкого, я решил, что приглашение на музыкальный вечер к Верещагиной — это шанс, который нельзя упускать. Во-первых, отказ мог бы показаться странным и вызвать еще больше подозрений. Во-вторых, это возможность укрепить нашу легенду, завести полезные знакомства и даже найти покупателей на оставшийся фарфор. В-третьих, как бы цинично это ни звучало, такие вечера — источник информации. Люди, расслабившись под музыку и вино, порой говорят больше, чем следует.

Музыкальный вечер в доме Верещагиной прошел в атмосфере провинциальной роскоши и утонченности. Гостей было немного — самый цвет кяхтинского общества: несколько богатейших купцов с женами, городской голова, пара офицеров из местного гарнизона и, к моему удивлению, сам коллежский асессор Ситников, на этот раз без мундира, в элегантном фраке. Аглая Степановна была блистательна. Она вела вечер с непринужденной грацией, умело поддерживая разговор, переходя с русского на французский и обратно. Играли на фортепиано, какая-то девица с ангельским голоском пела романсы. Левицкий снова был на высоте, очаровывая дам своим французским, кавалерийским шармом и изысканными комплиментами. Я же, «господин Тарановский», больше молчал, изображая задумчивого европейца, изредка вставляя веские замечания о музыке или торговле.

Но главным событием вечера, затмившим и музыку, и утонченные яства, стала новость, которую принес с последней почтой городской голова. Он вошел в гостиную с раскрасневшимся лицом и дрожащим в руке листом официальной бумаги.

— Господа!