Беглый - Дмитрий Шимохин

— Чай у вас, Владислав Антоныч, и впрямь хорош, — шумно отхлебывая из блюдца, добродушным густым басом прогудел он. — Не то что некоторые: привозят одну труху, а цену ломят, будто это императорский сбор. С таким товаром ты здесь не пропадешь! Главное, с ценой не жадничай, но и не продешеви. Кяхтинский рынок — он как медведь: с ним надо чтобы с уважением, но и без слабины!

Через Прохорова мы вышли на нескольких крупных оптовых покупателей чая. Переговоры были долгими, напряженными. Каждый купец старался сбить цену, ссылаясь на перенасыщение рынка или на недавнее падение спроса в Ирбите. Изя был в своей стихии: он торговался яростно, сыпал цифрами, рассказывал про неурожай в Сычуани, апеллировал к качеству нашего товара, намекал на грядущее новое восстание в Китае, грозящее совершенно прервать торговлю. В общем, был как рыба в воде. Похоже, что он ждал этой возможности уже несколько месяцев и теперь спешно наверстывал упущенное, целиком отдаваясь любимой негоциации. Я же в роли солидного иностранца больше помалкивал, лишь изредка вставляя веское слово или делая вид, что советуюсь со своим «секретарем-французом» мсье Верейски.

В итоге за неделю нам удалось продать почти весь наш запас чая — как байхового, так и кирпичного — нескольким купеческим домам, которые формировали крупные караваны для отправки в глубь России. Выручка оказалась весьма солидной, даже после уплаты всех пошлин и расходов. Наши кожаные мешки приятно отяжелели от золотых империалов и серебряных рублей. Вышло в итоге сорок шесть тысяч рублей, изрядная сумма, можно было и больше, но и везти надо было в глубь России, а то и в саму столицу.

С фарфором дело шло медленнее. Это был товар не для массового спроса. Одну из самых красивых ваз купил сам Афанасий Прохоров — «для супруги, уж больно она такие безделушки жалует». Еще пару ваз поменьше удалось пристроить через того самого антиквара, о котором говорил Изя. Но большая часть фарфора, включая оставшиеся вазы и мелкие чашки, пока оставалась на нашем складе.

— Ничего, — философски заметил Изя. — Фарфор — он как хорошее вино, со временем только дороже станет. Не продадим здесь — отвезем в Иркутск, там публика побогаче да к европейским модам более падкая.

Помимо торговых дел, мы старались не забывать и об осторожности. Софрон и Захар под видом моих слуг внимательно следили за обстановкой в гостином дворе, прислушивались к разговорам, отмечали подозрительных личностей.

Мы понимали, что Кяхта — город пограничный, здесь хватает и соглядатаев, и просто любопытных. Любая неосторожность, любое неверное слово могло нас выдать. Особенно меня беспокоила фигура Ситникова. Коллежский асессор несколько раз «случайно» встречался нам в гостином дворе, неизменно вежливо раскланивался, интересовался успехами «господина Тарановского» в торговле, но в его глазах я по-прежнему видел какой-то недремлющий, оценивающий интерес. Он словно продолжал изучать меня, не до конца поверив в мою легенду.

Однажды вечером, когда мы ужинали в своей комнате, к нам постучался один из слуг гостиного двора.

— Господину Тарановскому записка, — сказал он, протягивая мне небольшой сложенный листок бумаги, перевязанный шелковой ленточкой. Я с удивлением взял записку. Почерк был незнакомый, изящный. Внутри всего несколько строк:

«Почтеннейший господин Тарановский! Наслышана о Вашем прибытии и изысканном вкусе к предметам искусства. Буду рада, если Вы и Ваш секретарь, мсье Верейски, окажете мне честь отобедать завтра в моем доме. Аглая Степановна Верещагина, вдова купца первой гильдии».

Я перечитал записку еще раз. Верещагина… Фамилия была на слуху в Кяхте. Одна из самых богатых и влиятельных купеческих вдов, известная своими связями и эксцентричным нравом.

— Что это? — спросил Левицкий, заметив мое удивление. Я молча протянул ему записку. Он пробежал ее глазами.

— Приглашение на обед… от вдовы Верещагиной, — в его голосе прозвучали удивление и некоторая тревога. — Это… неожиданно. И может быть как очень полезно, так и весьма опасно. Говорят, Аглая Степановна — дама умная, проницательная и очень любопытная.

Новое знакомство, да еще и с такой влиятельной особой. Кяхта продолжала испытывать нас на прочность.

Глава 12

Раздумья наши прервал Изя, который с присущей ему практичностью тут же оценил потенциальную выгоду.

— Таки я вас умоляю, господа! Вдова Верещагина! Да это же не просто знакомство, это может быть такой гешефт! У нее связи по всей Сибири, а то и в столицах! Если «господину Тарановскому» удастся произвести на нее впечатление, да еще и приглянется наш фарфор… Ой-вэй, это же золотое дно!

— Золотое дно или волчья яма, — проворчал Софрон, который всегда относился к подобным светским маневрам с подозрением. — Не пришлось бы потом из этого «дна» выбираться с боем.

— Софрон прав, осторожность не помешает, — согласился я. — Но и отказываться от такого приглашения, пожалуй, не стоит. Это может вызвать ненужные толки и подозрения. Мы — европейские коммерсанты, и интерес со стороны местных богатеев вполне естественен. Главное — держаться нашей легенды и быть начеку. Павел Сергеевич, — обратился я к Левицкому, — ваша роль мсье Верейски, французского секретаря с изысканными манерами, здесь будет как нельзя более кстати. Вам придется взять на себя основную часть светской беседы. Я же буду больше слушать и наблюдать.

Левицкий чуть заметно поморщился, но все же кивнул. Я видел, что перспектива снова окунуться в атмосферу, пусть и провинциального, пусть и купеческого, но все же общества не совсем чужда, хоть и смешивалась с тревогой за нашу общую безопасность.

— Я сделаю все возможное, Серж… то есть, господин Тарановский, — поправился он. — Уж правила этикета я еще не забыл. Постараемся не ударить в грязь лицом перед купчихой.

На следующий день, ближе к полудню, мы с Левицким, облачившись в наши свежесшитые костюмы, отправились в дом вдовы Верещагиной. Изя проводил нас до ворот гостиного двора, дав последние наставления:

— И не забудьте, господин Тарановский, если речь зайдет о фарфоре, намекните, что у вас есть несколько совершенно исключительных вещиц, не для всякого глаза! Создайте ажиотаж!

Дом Верещагиной располагался на одной из центральных улиц Кяхты и производил внушительное впечатление. Большой, каменный, в два этажа, с мезонином и резными наличниками, он выделялся даже среди других добротных купеческих особняков. Нас встретил дворецкий в ливрее, который с поклоном провел в просторную, богато обставленную гостиную. Мебель красного дерева, тяжелые бархатные портьеры, картины в золоченых рамах на стенах, большой камин,