Рожденная землей - Эбби-Линн Норр

Было еще много альбомов, выглядевших старше этого. Я открывала их все, и с каждым новым томом мое удивление и любопытство только росли. У каждого художника были свой стиль и техника: карандаш, перо и тушь, акварель, мелки. Я достала крайний слева этюдник – предположительно самый старый, поскольку они были расставлены в хронологическом порядке, – и раскрыла его. На внутренней стороне обложки, в правом верхнем углу, было начертано 1867.

И когда я открыла первый рисунок в этом самом старом альбоме, воспоминания из снов внезапно нахлынули на меня с кристальной ясностью. Они обрушились со скоростью и тяжестью локомотива. В голове что-то щелкнуло, я широко раскрыла глаза, однако перед ними всё поплыло, и горло перехватило.

Не помню, сколько я так просидела, вспоминая подробности своих сновидений. Словно в заветный уголок памяти наконец принесли фонарик, и мне нужно было хорошенько оглядеться, подсветив лучом каждую деталь. Когда первоначальный шок от воспоминаний прошел и зрение снова вернулось ко мне, я внимательнее всмотрелась в рисунок.

При взгляде на него у меня екнуло сердце. Пролистав несколько следующих страниц, я убедилась, что догадка верна: передо мной были те самые изображения, что я видела во сне. Эти рисунки, прорисованные черной тушью и раскрашенные, выглядели яркими, словно витражи, озаренные солнцем. Портреты окаймляла изысканная рамка, напоминавшая некоторые орнаменты, что я видела в старинных Библиях. Это были самые старые изображения фейри, но без указания имен. Однако я их знала.

– Ида, – прошептала я, глядя на знакомый портрет. Ее лицо казалось таким живым. Я перевернула страницу, уже догадываясь, кого увижу. По. Они все были тут, и я знала их всех. Я продолжала:

– Тера. Джал. Мехда.

Их портреты располагались в том же порядке, в каком явились мне во сне.

– Ока. Айри. Болэй. Венн.

Последние четыре имени я произнесла вслух, отчасти ожидая дуновения ветра, но его не последовало.

Я подняла голову и осмотрела хаотичное скопление портретов и статей на стене у камина. И глаза нашли, что искали: семейное древо, выполненное на пергаменте и заключенное в рамку. Оно было окружено созвездием фотографий. Я никого не узнала на них, за исключением бабушки и дедушки, улыбавшихся с черно-белого свадебного снимка. У них были округлые и мягкие юные щечки. Падрейг и Роушин. Поженились в 1946-м. Тетя Фейт появилась восемнадцать лет спустя, в 1964-м. Потом Лиз, в 1967-м. Моей бабушке тогда было сорок лет. Я искала имя художницы, создавшей портреты, что были у меня руках, – Бидди. И нашла. Рядом с именем были указаны годы ее жизни – 1822–1892.

Не глядя по сторонам, я вернулась на диван, села и снова принялась рассматривать рисунки.

Когда, наконец, был пролистан последний альбом, я так устала, что не двигалась целую вечность. Доказательства были налицо: мои предки изображали фейри последние сто пятьдесят лет. Получается, я видела сон о самых старых волшебных созданиях, только если не существовало иных альбомов, кем-то уничтоженных или хранившихся где-то в другом месте.

Каждый из пяти художников своим неповторимым стилем внес лепту в создание… Как бы это назвать? Мой взгляд скользнул к книжной полке, заполненной плодами их трудов. На ум пришло слово архив. Так и есть – архив. Неужели все изображенные в альбомах фейри вылупились в этом поместье? Вероятно, да. Дому двести лет, так что мои предки вполне могли видеть их здесь. Мне снились работы Бидди, но только у другой художницы, Майлис, значились имена фейри. И мое первоначальное предположение вполне верно – это потому, что лишь она одна могла слышать их. Так же, как и я.

Вновь обратившись к семейному древу, я отыскала ее имя. Оно оказалось на одной линии с Падрейгом и Ниам – моим дедушкой и его сестрой-близнецом. Но линия Майлис уходила в сторону, словно она была второстепенной. Майлис Штибарт-Шихан, 1903–1935. Почему такая короткая жизнь? Она была намного старше моего дедушки, своего сводного брата – у них была одна мать, но разные отцы.

В нижнем углу коллекции, заполнившей боковую стену, мой взгляд привлек карандашный портрет темноволосой женщины. Скорее эскиз, чем законченное произведение. Женщина сидела в кресле у камина, на ней было платье с шевронным узором. Я посмотрела на камин у дальней стены и заметила завитушки на деревянной полке. На рисунке были такие же.

Глаза у женщины были темными, а взгляд мягким; лицо ни хмурое, ни улыбчивое. Казалось, она смотрит на меня независимо от того, где я стою. Приблизившись к рисунку, я сдула слой пыли, осевший на стекле. У женщины был строгий пробор по центру головы, волосы стянуты ниже затылка. На переносице возвышалась точно такая же горбинка, как у моего деда, Падрейга. Я прикоснулась пальцем к своему носу – у меня там тоже горбинка, но, надеюсь, поменьше. Я сняла со стены небольшую рамку с портретом и развернула тыльной стороной. Сзади кем-то было выведено: Майлис Штибарт-Шихан. Автопортрет. 1929. Она умерла спустя шесть лет после его создания.

Все авторы рисунков, за исключением Джашера, кровные родственники. Он – исключение, но зато видит призраков, вероятно, это как-то связано. А часть моих предков, похоже, не обладала способностью замечать фейри – иначе портретистов было бы куда больше, вон их сколько на древе! А я с какого-то перепугу принадлежу к меньшинству. По спине пробежал холодок, и я поплотнее закуталась в свой кардиган. Эти мои сны – не просто игра лишенного будничных впечатлений мозга. Ни один сон не может настолько точно совпадать с реальностью. Такого не бывает.

Защебетал мой телефон, и я, ахнув от неожиданности, даже подпрыгнула. Сердце заколотилось, как у спринтера. Я схватила мобильник с журнального столика.

Сэксони: «Что поделываешь?»

Я: «Потерялась в семейной истории. Судя по всему, в моем роду было немало художественных талантов».

Сэксони: «Ха! Жаль только, что к твоему поколению это не относится».

Я фыркнула от смеха – она права, мне и палку-палку-огуречик изобразить удавалось с трудом – и набрала в ответ: «А ты чем занята, негодница?»

Сэксони: «А у меня свидание с очень милым итальянцем. Не жди».

Я: «С которым из?..»

Сэксони сообщала раньше, что познакомилась с двумя парнями – оба красавчики, оба очаровательны.

Сэксони: «Данте».

Я: «Стеклодув?»

Я подождала, но она не отвечала. Что ж. Я положила телефон на столик с мыслью: скорее всего, она примется строчить где-нибудь посредине ночи.

К этому моменту в библиотеке царил беспорядок – я не потрудилась убрать на место последние альбомы, и теперь они, раскрытые на разных страницах, валялись на диване и журнальном столике, поскольку я