Лилит - Никки Мармери

И в самом деле казалось, что идея, истина растет во мне. Пока ковчег качался на волнах, словно унесенное морем бревно, я изучала ее со всех сторон. В Эдеме плод Ашеры дал мне понимание, что жизнь и смерть – это просто цикл природы. Ни то, ни другое не вечно, одно неизбежно ведет к другому. Что мы – часть мира, а не стоим выше него. Так за что же эти несчастные души так маются в Шеоле? Лишенные живых тел, обреченные на вечную нужду и тоску. Понимающие, что никогда больше не будут есть, смеяться, бегать или танцевать. Почему из всех существ мира именно люди должны страдать, лишившись тела?

Это казалось бессмысленным, противоречило всему, чему научила меня Ашера.

Смерть сама по себе, конечно, естественна. Не Ева и не я принесли ее в мир. Но какой цели служит загробная жизнь, унижения и муки, которые я видела в Шеоле? Это наверняка Его план, а не Ее. Как избавить людей от этого? Мне нужен был пророк, способный ответить на все вопросы.

* * *

Надо мной молодые женщины расхаживали по скрипучему ковчегу, не подозревая о неожиданном пассажире, затаившемся внизу. Арадка часто плакала. Меня удивляло отсутствие у Нореи сочувствия к этой девочке, которую, как и собственных дочерей Нореи, отняли у матери, чтобы отдать мужчине вдвое старше. Две другие невестки относились к Арадке не добрее. Нахалафа дразнила ее за бесплодие, потому что юная жена Иафета до сих пор не забеременела, несмотря на частые соития по принуждению мужа, слышимые ночь за ночью всей семьей, ютящейся в тесных помещениях верхней палубы.

– Тебе должно нравиться! – ехидничала Нахалафа. – А ты только визжишь и сопротивляешься. Поэтому до сих пор и не понесла.

– Мне больно! – плакала Арадка. – Я терпеть не могу его вонючее дыхание. Да ты и сама не лучше. Твое чрево раскрывается, но ты так и не можешь произвести на свет живое дитя. Сколько еще нам убирать твоих мертвых отпрысков?

За этим последовали резкий звук удара, крики боли, новые слезы.

Самбет пыталась успокоить спорщиц:

– Дети еще будут. Разве Всемогущий не сохранил нас, чтобы произвести на свет детей человеческих? – Но невестки только еще больше гневались.

Я насчитала уже девяносто дней заточения – четверть года брожения в запечатанном кувшине. Я вовсе не была уверена, что три женщины переживут общество друг друга, чтобы населить обновленный мир.

* * *

Снаружи сменялись времена года. Когда в ковчеге стало жарко и душно, я с тоской вспоминала благоухающий миндаль и цветущие холмы Аласии по весне. Ночами я выбиралась наверх мимо всевозможных птиц, мимо спящего семейства Нореи и поднималась по лестнице к единственному открытому выходу на крышу ковчега.

Там, под бдительным оком луны, я смотрела на новый водный мир. Он был бесконечен – ничего, кроме бескрайнего океана. Волны поднимались и отступали, белая пена собиралась и рассеивалась, словно хрупкие жизни смертных. Южный ветер нес красноватые пустынные песчинки, приятно щекотавшие щеку. Звезды водили хороводы по всему небу.

Когда на востоке появлялись первые признаки зари, я закрывала люк и спускалась вниз.

Часто я останавливалась, чтобы посмотреть на спящую Арадку. Она была очень милая и казалась моложе даже своих нежных лет. Она спала на самом краю ложа, которое делила с Иафетом, и ее длинные локоны тянулись к мужу, словно держа бедняжку на привязи. Как просто было бы вонзить нож ему в сердце и прекратить ее мучения.

* * *

Леопардица родила котят. Их было трое. Я услышала ночью, как самка скулит, и прибежала к ней, поэтому была рядом, когда малыши, слепые и лысые, выпали на солому. От самого маленького мать отказалась.

Я отнесла его в свой закуток и напоила козьим молоком из чашки. Когда котенок наконец открыл глаза, то первым делом увидел меня. Он постепенно обрастал мягким пушистым мехом и ковылял теперь по ковчегу вместе со мной – моя крошечная пятнистая тень. Я назвала его Малакбел, в честь бога солнца, за золотистый тон шкурки.

Бессмысленные дни миновали. Я размышляла и планировала. Ашера заронила в меня искру познания, я передала ее Еве, которая поделилась истиной со своими дочерями вплоть до Нореи.

Теперь Норея нашла меня, дала мне новую надежду, раздула пламя моей воли.

Нерушимые узы

Когда я впервые это заметила? Все дни слились в один в удушающем зное и раскачивающейся, кружащейся темноте. Я отмечала их по ежедневному приходу молодых женщин и утренним визитам Нореи, но каждый день был неотличим от следующего. Время спеклось в один кусок, и я оказалась заключена внутри него, будто муравей в смоле.

Помню только, что Малакбел уже заметно подрос, когда я ощутила первое биение. Была ночь, судя по отсутствию движения и тишине наверху. Стаканы Ноя и его сыновей не звенели, Арадка не кричала от боли, пока Иафет получал удовольствие.

Ощущение было такое, словно я промахнулась ступенькой. Что-то екнуло в животе. Внутри словно затрепетали крылья. Я была в полудреме – может, приснилось?

Но на следующий день ощущение вернулось. Оно напомнило, как чесалась у меня спина, когда я призывала крылья. Что на этот раз? Новое преображение?

Но все оказалось не столь необычно. Вскоре живот у меня вырос, как обычно бывает у женщин. Он стал круглым и твердым, движение внутри усилилось. Под натянутой кожей появились маленькие бугорки: ножка и крошечный кулачок.

Я испугалась – во мне растет новое существо, непрошеное, нежеланное, неожиданное. Как же так вышло? Я посчитала месяцы с тех пор, как в последний раз познала Самаэля. По моим подсчетам выходило пять или, возможно, шесть. Разве ангелы размножаются подобно людям? Разве могла я, бессмертная, не будучи человеком, забеременеть? Но вопросы едва ли имели значение, потому что отрицать очевидное было невозможно.

Норея, заметив мое положение, удивленно выгнула бровь.

– И как ты сподобилась, девочка моя? Только не говори, что это старый козел Ной сюда заходил.

Я с трудом скрыла отвращение.

– Что ж, это точно не Иафет, – принялась рассуждать Норея. – Мы обе знаем, что он полностью удовлетворен в этом смысле. И не мой Сим – слишком ленив. И не мой Хам – слишком тих.

Оставив ее в раздумьях, я принялась расхаживать по палубе, а маленький леопард семенил следом. Меня сводил с ума голод, приумноженный тошнотой в душном раскачивающемся ковчеге. Когда стало