Драконий век - Д. Дж. Штольц

– Знаю, потому что состоял в другой гильдии. Он же культ, поклоняющийся Раум.

– Раум?! – не поверил юноша.

– Да. Я служил ей, а она – мне, ее верховному жрецу. И я знаю, что происходит в таких и многих других гильдиях получше тебя.

– Пффф, врешь! Сказочник, как и мой отец! Потчуешь байками, которых я наслушался от этих зачуханных паломников!

– Я похож на сказочника? – спросил Юлиан.

Ирштан подумал, потом качнул головой.

– Я даже расскажу тебе, как эти гильдии ведут свою деятельность. Каждая гильдия подчиняет волю своего члена определенными методами. Где-то это ласки десяток нагих дев в окружении золота и шелков с обещанием обеспечить это все душе убийцы после смерти, если он заберет с собой и жертву. В других гильдиях ломают волю, наоборот, болями и пытками, после чего несчастный мимик убивает, чтобы закончить свои страдания. Или просто беспрекословно выполняет наказанное ему, являя собой скорее просто оболочку. Я видел таких мимиков… Они приходили с горящими глазами, а уходили на последнее свое дело с пустым взглядом. А есть еще те, кто становится неподвластен своему телу и является лишь куклой в руках опытного кукловода, у которого разбросана сеть. Но неважно, кто и каким образом подчиняет себе мимика… Это дело второстепенное… Главное, что в любом случае мимик – это расходная монета, жалкий серебреник.

Ирштан молчал, лишь прижимал к себе сумку. Был он длинноногим, нескладным, как Момо, но если Момо нескладным так и остался отчасти, то Ирштан с возрастом обещал стать гибким, сильным и опасным мужчиной. Двигался он неслышно, как кот, рука у него была быстрая, видимо как у родного отца. Он был настоящим мимиком, с темным и полным искушения взглядом. И даже Юлиана он слушал все равно не веря, ибо в его всего лишь четырнадцать он был уже подозрителен ко всему.

– Ты полагаешь, что хитер и опытен, – продолжил Юлиан, считав Ирштана, как страницу в раскрытой книге. – Однако так думает каждый мимик, которого еще не поймали за руку. А на таких в гильдиях всегда находится управа, о чем я тебе и говорил. Ты думаешь, что твоя воля сильна… Но ты сломаешься еще быстрее своего отца, потому что тебя будут ломать и ломать, пока не станешь в их руках послушным кинжалом, готовым нанести удар, чтобы затем быть выброшенным как свидетельство убийства. Так происходит со всеми мимиками. А те, которые не ломаются, заканчивают свою жизнь в помойном рве.

– Вы что-то не то говорите. Мой отец был в гильдии? Да он же мухи не обидит!

– То было ее ответвление. Момо выполнял задания, но не знал, что делал это не для бандитской шайки, а для гильдии, которая довлела над всеми городскими шайками. Оттуда у него отсутствующие пальцы на ногах, потому что его подчиняли. Но ему повезло, что шайка вовремя не доложила о мимике, иначе бы, конечно, его не отпустили.

Тут Ирштан вытянулся, облик его размылся, и через миг перед Юлианом стоял его собственный двойник, невероятно точный.

– Если не в Белую Змею, то куда?! Почему мы должны бегать и бояться взять лишнюю монету? – обозлился Ирштан и расставил широко ноги. – Почему должны терять все из-за того, кто мы, если можем брать все что захотим? Моя ли вина, что люди тупы, как овцы, и у них так легко все отобрать? Вы предлагаете мне просто тащиться с места на место, общаясь с грязными бродягами, которые только и умеют, что молиться и хлебать вино, и развлекать их плясками? Быть шутом?!

– Ты не понял, о чем мы с тобой говорим, – произнес Юлиан, глядя на своего двойника. – Твой отец вкусил всего этого, и для него путешествия – жизнь. Не полная страхов, смертей и грязи, побоев, унижений, а самая настоящая жизнь, пусть и небогатая. А когда ты поймешь, для тебя будет слишком поздно. Я снял твоего отца с виселицы… Он не рассказывал тебе… Но тебя никто не снимет. И ты сдохнешь, сведя все усилия твоего отца к нулю. Впрочем, молодость всегда такая: дерзкая, огрызающаяся, уверенная, что у нее-то все выйдет по-другому. Так что когда решишь уйти, чтобы вкусить всего того, что вкушают «другие мимики», то запомни одну-единственную вещь.

Ирштан хмыкнул, но прислушался.

– Когда тебя будут пытать или, наоборот, будут лить тебе мед в кубок, окружив девами, – никогда! слышишь меня? – никогда не смей произносить имя своего отца и брата! Когда ты уйдешь, забудь их и не тяни за собой. Путь они живут скучно, размеренно. Пусть доводят до смеха грязных бродяг шутовскими выступлениями. А ты хлебай последствия в одиночку, без тех, кто поможет тебе. Ты понял? Не тяни на дно тех, кому ты дорог. Сдохни сам по себе!

И Юлиан, чувствуя, что приступа в ближайшее время не будет, прошел мимо мимика к лагерю.

Ирштан остался у ручья, поглядел на свое отражение, пока не стал самим собой. Сверкнув почти черными глазами, он направился следом, где припрятал на дно мешка кошель, в который пересыпал украденные монеты. Пока он возился со шнурами, младший Дарий приоткрыл глаза, посмотрел на происходящее, поджал губы, но брата не выдал. Он некоторое время наблюдал, потом обратил внимание, как незримая тень вдруг скользнула в ночи со стороны ручья и прилегла на лежанку Филиппа.

* * *

Поутру все прощались. Точно мать, то ругая, то лаская, Момо хлопотал подле осла, который не желал никуда идти. «Ведет себя как настоящий ишак!» – ворчал Момо. Впрочем, понимая, что время уходит и пора сказать последние слова, он приблизился к Юлиану и Филиппу и, пугливо взглянув на второго, ибо чувствовал, что тот грозен, потянулся к первому.

Юлиан обнял пожилого мимика.

– Прощайте, достопочтенный, – улыбнулся Момо, поправляя широкополую шляпу, которая на поднявшемся ветру бряцала значками. – Эх, жалко, что встретились с вами, когда нам не по пути… Еще бы несколько дней… Может, мы с вами до порта доберемся? А потом уже пойдем до Гиратиона?

– Нет, у каждого свой путь, друг. Береги и себя, Момо, и своих оболтусов.

– Да уж постараюсь, – рассмеялся мимик. Но глаза его были грустными. – Рад, что повидались. Пусть ваш путь будет светел и… ну… прощайте, – он с трудом сдерживал слезы, став излишне сострадательным с годами.

И вновь бросился обнять того, кому был много раз обязан жизнью. По сравнению с высоким северянином он, по-южному низкорослый и с годами высохший, казался ребенком.

– Прощай, Момо… – Тут Юлиан вдруг шепнул ему на ухо: – Авар-пур-пур-кха-кху-ле?

Поначалу Момо оторопел, после чего не выдержал и громко расхохотался, держась за живот. На него напала веселость, и на миг он помолодел, заискрил глазами.

Потом, простившись, взобрался на своего ослика, а позади него, по бокам от второго, вьючного, зашагали двое сыновей. Момо и Дарий постоянно оборачивались и махали, в то время как Ирштан был погружен в себя. Кажется, его терзали сомнения. Только единожды, после оклика отца, он посмотрел за спину, на удаляющихся вампиров. У него был до того темный и задумчивый взгляд, что он напоминал спрятанный в рукаве кинжал, который мог как показаться на свет для удара, так и остаться в рукаве.

– Прощайте! – крикнул Дарий вслед и помахал. Затем спросил: – Отец, а что значит это «авар-пур-пур», который тебе шепнули?

– А это не твоего ума дело! Развесил уши, оболтус! – одернул его Момо, впрочем, посмеиваясь оттого, как его некогда провели этим трюком. Наконец трое мимиков остались далеко позади, сначала слившись с толпой других паломников, а потом и вовсе пропав в облаке взбитой пыли. Позже их скрыли уже холмы, когда тропа изогнулась, – и Филипп с Юлианом остались одни.

* * *

За долгие годы эта дорога плотно утрамбовалась сандалиями тысяч и тысяч паломников. До самого обеда Юлиану и Филиппу почти никто не повстречался. Только пара-тройка человек на осликах спешила на юг со словами, что за их спинами грозы. В подтверждение небо, что с каждым часом все темнело и темнело, заволокло черными, тяжелыми как свинец тучами. Омытые и обветренные,