Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

Получившееся существо отличалось повышенной работоспособностью, высочайшей адаптивностью и обучаемостью. При этом оно умудрялось подключаться к Сети даже там, где никакой связи не было и быть не могло, являя собой постоянно готовый терминал получения или передачи информации. К сожалению, при всём при этом новые арагонские домовые славились исключительно скверным характером (странно, я как-то не заметил), строптивым нравом, пакостническими наклонностями и, что самое ужасное (и что арагонцы долго держали в тайне, но не удержали) — они сами выбирали себе хозяина. Так появилась серия «Ужасный Проказник», или Террибле Бромиста. В Государстве Российском домового этой серии можно было купить всего лишь за 14 999 999 денег[1].

* * *

[1] Давайте дружно пошлём лучи уважения князю Юрию Григорьевичу Ромодановскому, который не дрогнул ни единым мускулом, узнав, что кошки загрызли 15 миллионов его денег.

Глава 13

Библиотекарь и его тень

До обеда я успел узнать, что единственным естественным врагом домовых можно считать кошек: большинство их совершенно невосприимчивы к магии, зато весьма неравнодушны к движущимся объектам подходящего размера. Не все кошки — нулёвки, встречаются и исключения — но не чаще, чем нулёвки находятся среди людей.

Как сообщила секретарь шефа, после обеда ко мне придёт принимать дела мой преемник. Отто Брунович, с совершенно зелёным лицом, немедленно отпросился домой по состоянию здоровья, и мне даже смешно стало.

Но к делу, к делу! Обед сам себя в желудок не закинет, так что скачал я и переправил на планшет все эти статьи про домовых, а также полную пользовательскую документацию на «Ужасного Проказника» на русском и арагонском. Опыт прошлой жизни подсказывал, что оригинал лишним не будет. Как-то, помню, купил себе некую американскую таблетку для латания пошатнувшегося здоровья. На флакон была наклеена инструкция на русском, где предписывалось принимать одну таблетку в день после еды. Но, когда я эту бумажку отклеил, под ней нашлась родная английская инструкция, рекомендовавшая пить по две, да еще перед едой. Так что плавали, знаем. И да, разумеется, в открытом доступе такие документы не валялись. Точнее, валялись, но не вполне официально. Но русского журналиста с могучим стажем только запусти в любую сеть, как бы она ни называлась — найдёт всё, что угодно, лишь бы оно в природе существовало. Опыт-с. Но хватит, хватит отвлекаться — кишка кишке стучит по башке, всё же насыщенные приключениями выходные давали о себе не забывать. Пора напитать молодой растущий организм белками, желтками и углеводородами… я ничего не перепутал? Неважно, жрать хочу.

* * *

Ворота имения Ромодановских уже несколько дней украшала официальная табличка, извещавшая о наложенной на князя опале. Тем не менее, около полудня в них постучали.

— Проходи, ять, своей дорогой, нах, добрый человек, — вздохнул старый снага Синюха, двадцатый год исполнявший необременительные обязанности привратника. На случай непредвиденных обстоятельств, у старика был роскошный набор боевых артефактов, но применять их теперь, увы, значило подписать князю смертный приговор.

— Синюха, ять! Открывай уже! Опала-шмапала, а мне, веришь ли, похрен! Я старого друга проведать приехал! — раздался голос, несмотря на явный возраст, не утративший командной зычности.

— Командир приехал! — обрадовался снага, открыл ворота, и отставной гусарский полковник Александр Филиппович Азаров верхом на верном Пфердюмонокле вступил во двор. Разумеется, гусары, как и вся кавалерия, без малого восемьдесят лет, как пересели с коней на бронетехнику, но Азаров, выйдя в отставку, любил представлять себя ещё тем гусаром, чья лихая слава гремела по миру со времен изгнания турок из разрушенной ими Москвы.

— Ура-а-а! Лошадка! Настоящая! — мчался от гаража конюший Пафнутий.

Полковник спешился, передал поводья подбежавшему гоблину и обратился к привратнику:

— Ну, здравствуй, что ль, бравый гусар Синюха!

— Командир… Батяня, ять! — снага аж прослезился.

— Рад видеть в добром здравии, гусар! Ну, как он там?

— Задумчив и грустен, врот, командир.

— Спасать уже пора?

— Не могу знать, ять. Но выпить, врот, как мне кажется, не помешает.

— Добрый совет, выпить — оно никогда не лишне. Ну, пошёл я. Не провожай, дорогу помню.

Старые друзья сидели за столом, и при этом отнюдь не вспоминали минувшие дни, когда прикрывали друг друга на полях сражений, но говорили о свежем и наболевшем.

— … никого не трогаю, таскаю плотвиц с причала. За нормальными-то хвостами, ясно дело, на старицу идти надо, там такие язи… Отставить. И вот выплывают на меня два мертвяка, и вижу я: в знакомом стиле оформлены. Ай-да Юрик, думаю, ай-да сукин сын! Ну, я их спалил, понятно, но всё думаю, с чего это ты этак шутковать-то устроил?

— Так не я это, Саня, — задумчиво произнес князь. В том-то и дело, что не я.

И — хлынуло из него. Кому еще и доверять все свои печали, думы и сомнения, как не единственному оставшемуся в живых старому другу?

— Ну и дела… — то и дело тянул полковник.

— … нанял я Дубровского — дворянин с юга, молодой, но хваткий. Два дня прошло, вестей нет — места себе не нахожу. И ведь нашел он его наверняка, раз уж я сам, не вставая с кресла, отыскал его в минуты. А сюда не привел. И я не понимаю: почему?

— А чего тут понимать-то? — рубанул правду-матку старый гусар. — Ты Фёдора что, пряниками в путь-дорогу провожал? Нет, Юрик. Ты его публично унизил: заявил, что знать его не знаешь, и голым и босым, на весь мир опозоренным, из дому выставил. С хрена бы ему к тебе рваться-то? Уж на что я, старый хрыч, видал в жизни разное, а и то — случись со мной такая оказия — обиду бы смертную затаил. Голову тебе снесут? Четвертуют? На колышек приладят? Ха! Ему-то что за печаль? Помер старый дурак — да и хрен с ним. У Фёдора своя жизнь, и ты ему никуда не уперся. Он не Ромодановский — твоими стараниями, между прочим! Он — Нетин, то есть вообще никто! И все твои родовые заморочки ему до этого самого места.

— Но как, как? Это же магия, это ж инициация, его ж сейчас на части растаскивает, как колдовать охота! И, потом, между нами, он же дурак полный, в башке там такой дурной ураган, который никакими инициациями не лечится — ох, начудит он там!

— Дурак, говоришь? Верю, — покачал головой Азаров.