Ткач Кошмаров. Книга 6 - Юрий Розин

В самом сердце лагеря на острове, в специально построенном в авральном режиме укрепленном бункере, беспрерывно работал Координационный центр. Из его узких, бронированных окон открывался вид и на океан с его стальным лесом, и на часть зала переговоров.

Отсюда каждый час будут раздаваться сверки со всеми носителями и их инспекционными группами.

Изменилась до неузнаваемости и сама атмосфера в зале переговоров. Бесследно исчезли громкие, истеричные крики, язвительные реплики, бесплодные, кружащие на месте споры.

Теперь, когда за каждым окном, в зоне прямой видимости, висела зловещая тень объединенных флотов, а под ногами, образно говоря, лежала взведенная бомба, способная в мгновение ока стереть их всех в пепел, каждое произнесенное слово стало тяжелым, как свинец, и острым, как отточенный клинок.

Каждое предложение, каждое возражение выверялось, взвешивалось на невидимых весах и обдумывалось со всей тщательностью, будто от него зависела жизнь не только говорящего, но и всего мира. Делегаты говорили медленно, с длинными, тягучими паузами, их глаза бегали по лицам оппонентов, пытаясь прочитать малейшую реакцию, уловить скрытый подтекст.

Почти физически ощутимый страх сказать что-то не то, сделать неверный шаг, спровоцировать необратимую цепную реакцию, витал в воздухе густым, удушающим туманом. Переговоры, лишенные прежней хаотичной и бесплодной энергии, приобрели железную, вымученную, но мучительно медлительную логику.

Мы не продвигались вперед быстрее. Скорее, мы теперь катились по строго проложенным рельсам, но с такой предельной, парализующей осторожностью, что общая скорость нашего движения свелась почти к нулю.

###

На четвертый день переговоров я выбрался из душного, наполненного напряженным молчанием зала переговоров и направился по одной из немногих тропинок, ведущих вглубь острова. Кагуручири, несмотря на мрачную роль, которую ему теперь отвели, был поразительно красивым, почти идиллическим местом.

Белоснежные, мелкопесчаные пляжи уступали место густым, ярким зарослям тропических цветов, воздух был густым, сладким и тяжелым от их аромата, смешанного с запахом морской соли, а с высоких скалистых утесов открывался захватывающий вид на бескрайний бирюзовый океан, теперь, увы, повсеместно усеянный серыми, угрожающими точками военных кораблей.

Я шел, сознательно стараясь не думать о флотах и бомбах, а просто впитывая ощущение тепла солнца на своей энергетической коже и слушая шум прибоя внизу.

На одном из поворотов тропы, где воздух был особенно густ от запаха жасмина, я увидел ее. Девушка из Диоклета, та самая, с уровнем Ростка Фантазии.

Она стояла неподвижно, глядя на пышный куст диковинных лиловых орхидей, ее светлые, льняные волосы были заплетены в ту же замысловатую, почти архитектурную косу, а простое серое платье казалось еще более неуместным и вызывающим в этой обстановке всеобщей военизированной серьезности и мундиров.

Она повернула голову в мою сторону и улыбнулась, ее лицо оставалось безмятежным, как поверхность горного озера.

— Господин Аранеа, — позвала она, ее голос был на удивление мягким, мелодичным и лишенным всякого напряжения. — Прекрасный день, не правда ли? Не составить ли вам компании прогуляться немного? Быть может, до того утеса.

Я оценил ее взглядом. Прямой, физической угрозы в ее позе или тоне не было, только вежливая, почти наивная просьба. Но за этой утонченной маской безмятежности скрывался один из самых опасных и могущественных людей на всем острове.

— Почему бы и нет, — пожал я плечами, делая вид, что поддаюсь на ее игру. — Компания, особенно столь приятная, редко бывает лишней.

Мы пошли дальше по узкой, петляющей тропинке, которая постепенно поднималась к обрывистому берегу. Некоторое время мы шли молча, и лишь пронзительные крики чаек, шелест листьев под ногами и монотонный шум прибоя внизу нарушали звенящую тишину.

— Мне было интересно, господин Аранеа, — наконец заговорила она, ее голос легко вплетался в звуки природы, — почему вы предложили именно такой… радикальный и по-своему гениальный план? Вы, человек, славящийся своим нестандартным интеллектом и стратегическим предвидением, не могли не ожидать, что он не ускорит, а скорее парализует и заморозит переговоры.

Я тихо усмехнулся, глядя на резкую линию горизонта, где, подобно грибам после дождя, стояли угрюмые силуэты их кораблей.

— А с чего вы решили, мадемуазель, что я вообще обязан делиться с вами своими сокровенными соображениями? — спросил я, поворачивая к ней голову. — Вы ведь до сих пор даже не сочли нужным представиться. В Диоклете, насколько мне известно, правила вежливости чтят.

— О, простите мою непростительную невежливость, — она сделала легкий, почти игривый реверанс, не прерывая шага. — Меня зовут Элира. И я, прошу прощения, всего лишь любопытствую. Мужчина, способный одним лишь словом перевернуть ход затяжной войны, не может не вызывать естественного, живого интереса. Особенно когда его следующий ход кажется на первый взгляд… столь противоречивым.

— Противоречивым? — я скептически поднял бровь. — Или просто непонятым?

— Возможно, и то, и другое, — она рассмеялась, и звук ее смеха был удивительно легким, похожим на перезвон крошечных хрустальных колокольчиков. — Вы — настоящая загадка, господин Аранеа. И, признаюсь, загадки меня всегда неудержимо притягивали. Особенно столь… элегантные и нестандартные.

Ее взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по моему энергетическому телу. Это была тонкая, почти неуловимая игра, лишенная вульгарной пошлости, но с явным, отчетливым намеком.

— Лесть, мадемуазель Элира, — сладкий, но опасный яд, — парировал я, сохраняя невозмутимость. — Но я, к вашему сожалению, выработал к нему полный иммунитет. Как, впрочем, и к попыткам выведать чужие секреты под изящной маской светской беседы.

— О, какая суровость и недоверие! — она притворно, по-детски надула губки, но в глубине ее бездонных глаз открыто искрился азарт охотницы. — Я и не помышляю выведывать какие-то секреты. Я лишь скромно пытаюсь понять внутреннюю логику гения. Или того, кто столь искусно притворяется им.

Мы обменялись еще парой колкостей, каждая из которых была обоюдоострой рапирой, затупленной ровно настолько, чтобы не нанести кровоточащей раны, но оставить след.

Наконец, мы вышли на плоский скалистый выступ, с которого открывалась полная, панорамная картина на большую часть акватории с ее стальным урожаем кораблей. Вид был одновременно величественным, завораживающим и откровенно угрожающим.

Я медленно перевел взгляд с океана на нее, на ее спокойный профиль на фоне безмятежного неба.

— Вы хотите знать, почему я это сделал? — сказал я, и вся предыдущая игривость разом исчезла из моего голоса, уступив место холодной, откровенной усталости. — Я хотел создать идеальную, с точки зрения логики, систему, где военная сила становится прямым, недвусмысленным эквивалентом весомости голоса. Где нельзя просто кричать громче других, можно лишь демонстрировать большую, измеримую готовность к тотальному разрушению. Я думал, что такой абсолютный паритет заставит всех наконец-то говорить только по делу, отбросив риторику. Но я понял, что ошибался. Такая система,