А до смерти четыре шага - Алексей Викторович Вязовский

– Что случилось, отчего такая срочность? – поинтересовался я, усаживаясь на стул для посетителей.

– Беда у нас, Николай. – Ивашутин закурил новую сигарету. – Провели повторные обыски у Полякова. На даче нашли тайник. Очень хитрый – в кирпичах, обрызганных цементом. А там шифроблокноты, средства тайнописи, фотопринадлежности, инструкции и график связи.

– С кем связи?

– Подозреваем, что с ЦРУ. Идет следствие, возбуждено уголовное дело.

Я заметил, что у Ивашутина подрагивают руки.

– И что теперь будет?

Генерал помолчал, глядя в окно, потом произнес:

– Очень тяжелый провал. Десятки наших сотрудников под угрозой, сейчас проверяем все контакты. Поляков, сука такая, из архива не вылезал – нафотографировал много чего сверхсекретного.

Дальше Ивашутин начал выражаться совсем нецензурно.

– Может, его американцы того… – я провел ладонью по горлу. – Или англичане…

– Почему так решил? – генерал испытующе посмотрел на меня.

– Про отравление?

– Про американцев.

Я сделал вид, что растерялся. Становлюсь натуральным актером-любителем.

– Кто же еще может провернуть операцию такого уровня? Варианта два. Англичане или американцы.

– Евреи сейчас создали очень сильные спецслужбы. Впрочем, это все теория, токсикологическая экспертиза будет только через полмесяца. – Генерал резко затушил сигарету в пепельнице. – А практика у нас сейчас такая. У нас работают «троечники». Роют землю.

– Троечники?

– Мы так называем Первый контрразведывательный отдел Третьего Управления КГБ. Они курируют нас на предмет…

– Оборотней в погонах, – ляпнул я и пожалел.

Ивашутин удивленно уставился на меня.

– Как ты сказал?

– Пошутил. Неудачно.

– Да нет! Очень даже удачно… – генерал взял трубку телефона. – Он тут, подходите.

И уже мне:

– Николай, извини, тебя, во-первых, допросят по делу Полякова. Во-вторых… придется пройти полиграф. Это детектор лжи, аппарат такой.

От черт! Внутри все похолодело. Как ни готовился морально, что рано или поздно до меня с этим доберутся… а все равно екнуло сердечко.

– Новомодная штучка, только появилась в Комитете… – Ивашутин вздохнул. – Весь генералитет уже прогнали у нас через него. Я тоже прошел процедуру. Неприятная, чего уж там. Но ты сам понимаешь ситуацию…

– Понимаю. Может, я только отлучусь на десять минут – жену вызвоню. У меня тут тоже такая ситуация….

– Да уж все Политбюро знает твою ситуацию, – хохотнул генерал. – Иди. Будь в 102-м кабинете через полчаса.

Так… Теперь галопом в аптеку, купить флакончик валерьянки, выпить залпом. Потом обратно в ГРУ, в туалет. Намылить глаза до покраснения. И сразу в 102-й. Опоздал, но не критично.

В 102-м меня уже ждали двое в штатском – пожилой, седой мужчина, представившийся Леонидом Петровичем, и помоложе, очкарик – Степан Ильич.

Одна надежда – если детектор лжи только появился в Комитете, полиграфологи будут неопытными.

Я огляделся. Сам полиграф стоит на столе, лента уже заправлена. Меня усаживают рядом, вешают датчики. Попутно пожилой опрашивает – анкетные данные, звание, семейное положение…

– Почему у вас глаза красные?

– Жена ушла! – я прихлопываю в раздражении ладонью по столу. – Всю ночь не спал!

Датчик кожного сопротивления спадает.

– Осторожнее, товарищ подполковник! – молодой бросается крепить всю машинерию обратно, потом достает список вопросов. Начинает прогонять меня по пунктам: предлагал ли мне Поляков сотрудничество иностранных разведок, пытался ли я сам установить связь с зарубежными шпионами и все такое прочее. Самый опасный вопрос: есть ли мне что скрывать и заинтересован ли я в том, чтобы был точный вывод по результатам тестирования? Но непрофессионализм полиграфологов сказался – вопросы не были внезапными, шли в списке, а главное, не было несколько калибровочных серий. Леонид Петрович явно торопился – ты поди оттестируй всю головку ГРУ. Поэтому закончили почти сразу.

По непроницаемым лицам парочки было ничего не разобрать, но ленту они смотрели, что-то отмечали фломастером.

И следом, без раскачки, за меня взялись сотрудники «трешки». Тоже двое. Этих интересовал только Поляков, скрывать мне было нечего, ну ладно, почти нечего, так что отстрелялся я тоже быстро. У меня изъяли план занятий, документы по учебе из сейфа рабочего кабинета, попросили подписать протокол «ни о чем». Как говорится в одном стишке: «Не был, не был, не был, даже рядом не стоял».

На улицу вышел слегка взмокший, но в пределах нормы. Все-таки лето, а кондиционеров в Москве днем с огнем не сыщешь. Расшифровывать результаты полиграфа будут неделю-другую, а я уже к этому времени в Штатах буду. Как говорится, дальше либо ишак сдохнет, либо шах.

Прогуляться, обсохнуть мне не дали. Рядом взвизгнули шины белой «Волги», водитель высунулся из окна, махнул мне рукой:

– Давай подвезу.

Я присмотрелся к мужичку за рулем и обалдел. Мощный подбородок, крупный нос, одет в какую-то простую тенниску. Это же…

– Да садись ты, не укушу.

Семичастный. Владимир Ефимович. Бывший председатель КГБ, вместо которого Брежнев поставил Андропова.

Если сяду к нему в машину, могу сесть совсем в другом смысле. И надолго.

Я моментально задался вопросом. Знаменитым. Тварь я дрожащая или право имею? Когда брал Полумесяцева, выяснилось, что на систему можно влиять. А значит, не тварь. Мне стало любопытно, я распахнул пассажирскую дверь.

Стартанули мы быстро, меня аж вжало в сиденье. Походу, у машины форсированный движок.

– Не боись! – Владимир Ефимович надел солнцезащитные очки. – Я оторвался от наружки твоего тестя, так что в рапорты ты не попадешь.

– Оторваться от «семерки» непросто, – покачал головой я. – Они могли сделать вид, что потеряли вас, а сами все еще ведут.

– Потеря меня прошла сообщением по оперзалу. Кому-то теперь Алидин порвет очко.

Ого! Семичастному кто-то в «семерке» нехило так стучит.

– И о моем выходе из ГРУ вам сообщили.

– Правильно все понимаешь. У нас большие связи и много сторонников.

Семичастный вел быстро, но аккуратно. На красном свете светофора послушно останавливался, обгонял только там, где разрешено. Ехали по Садовому, потом свернули на Дмитровку.

– У нас – это у кого?

– Ты же и так все знаешь.

– Комсомольцы?

– Нас иногда так называют, да.

Я приоткрыл стекло окна, встречный ветерок быстро остудил меня. Мозги встали на место, я начал просчитывать ситуацию. Семичастный везет меня на какую-то встречу. Там меня на что-то будут уговаривать. Или пугать. А скорее всего и то и другое.

Возле каких-то гаражей мы покрутились слегка, заехали на пустырь. Там стояла черная «Чайка». Со шторками. Дверь открылась, нам помахали рукой. Водитель «Чайки» вышел, закурил. Отошел к кустам.

– Пойдем. Это не больно! – хохотнул Семичастный.

Мы залезли в членовоз, устроились напротив Шелепина. Этот товарищ висел на всех почетных досках в списке членов Политбюро. Не узнать его было невозможно – высокие залысины, брови вразлет, узкие, нервические губы, которые сейчас были крепко сжаты. Александр Николаевич разглядывал меня с