Опоздавшие на электричку - Алекс Крэйтон

машет лапой и исчезает. У него самого стоял комок в горле и увлажнились глаза глядя на то как большой и добрый медвежонок улетает в ночное небо Москвы словно унося с собой последнее грандиозное событие великой страны. Мощные прожекторы ещё долго подсвечивали в небе удаляющийся силуэт, а люди продолжали смотреть вверх и махать ему руками. После, был грандиозный салют и церемония закрытия Олимпиады была завершена.

— Всё, — сказал Валера, глядя вслед. — Кончилась сказка.

— Да, — ответил Глеб. — Теперь снова жизнь.

И жизнь действительно пошла своим чередом.

Сразу после Олимпиады город словно выдохнул — убрали транспаранты, с фасадов сняли эмблемы, из витрин исчезли редкие импортные товары, и Москва опять стала привычной: очереди в магазинах, серые дворы, разговоры на кухнях. Только у Глеба с Валерой всё это не вызывало ни тоски, ни раздражения. У них начинался новый этап — куда важнее всех праздников.

К концу 1980-го они уже были не “новички” — в сценарном отделе и к ним относились, как к равным. При обсуждении новых сценариев их теперь слушали внимательно и прислушивались к их мнению.

Правда, далеко не всё шло гладко: Госкино нередко требовало “уточнений”, “согласований” и “сокращений”. Некоторые сцены вычёркивали полностью — то слишком дерзко, то “с моральной точки зрения спорно”.

Но их тексты всё равно брали. Потому что они были живые.

Глеб умел находить точные интонации — разговорные, настоящие, без официоза. Валера добавлял от себя юмора, лёгкости, узнаваемости. Вместе они писали по вечерам в своих квартирах на Коштоянца — Глеб стучал по клавишам “Ятрань-2”, а из соседней квартиры доносился звук другой машинки, где Валера бил по клавиатуре “Москва-80”. Иногда они выходили на общий балкон, перекуривали, обсуждали сцены.

— Слушай, — говорил Глеб, — а если героя показать не как положительного, а… как живого? Чтобы он ошибался.

— Не пройдёт, — отвечал Валера. — Но напиши, вдруг кто-нибудь осмелится снять.

Режиссёры действительно начали интересоваться ихними работами. Некоторые — даже приезжали к ним домой, обсуждали замыслы, спорили, меняли реплики. А когда один фильм снятый по их сценарию взял диплом на Всесоюзном фестивале в Киеве, им официально выдали премию и прибавили по двадцать рублей к окладу.

Жизнь с жёнами текла по-разному, но весело.

Жанна с утра уходила на студию, где работала теперь в плановом отделе, и возвращалась домой с папками под мышкой, пахнущими типографской краской. Глеб встречал её на кухне с готовым ужином — у него даже появилась привычка экспериментировать: варил кофе в турке, жарил картошку с грибами, купленными на рынке у старушек. Вечерами они вместе слушали радио — “Маяк” или “Юность”, иногда ловили на коротких волнах “Голос Америки” — больше из любопытства, чем из идеологии.

У Валеры и Даши всё кипело: они часто спорили, громко, с хохотом, с примирениями до глубокой ночи. Даша работала ассистенткой в съёмочной группе и часто таскала мужа на площадку. В их квартире вечно кто-то был — операторы, актёры, художники.

— У вас тут как на вокзале, — смеялся Глеб. — Только касс нет.

— Зато идей — хоть отбавляй! — отвечал Валера.

1981 год они встретили вместе.

В небольшой компании — у себя дома, с шампанским “Советское”, салатом “Оливье” и магнитофоном “Маяк-205”, где играло зарубежное диско. За окном падал редкий снег, улицы были тихие, как будто сам город устал за прошлый год и теперь отдыхал.

— Ну что, — сказал Глеб, поднимая бокал. — За сценарий, который не перепишут.

— За жизнь, которую не вырежут монтажом, — ответил Валера, и все засмеялись.

Они стояли у окна, глядя, как на крышах тает снег под светом фонарей.

Внизу, во дворе, было много детворы и взрослых.

Светила полная луна освещая всё вокруг серебряным призрачным светом. Глеб внезапно подумал про свою Люду, детей и даже нелюбимую тёщу… Он исчез из той жизни навсегда, жизни, где он никогда не чувствовал себя кому-то по настоящему нужным. Валера, словно прочитал ход его мыслей задумчиво смотрел вместе с ним во двор и тихо произнёс:

— Ничего дружище. Не грусти о будущем, давай жить настоящим, потому что оно действительно настоящее, а не искусственное. И Глеб вдруг почувствовал, что всё вокруг — как сцена: освещённая, но настоящая. И что теперь у него действительно есть всё — по настоящему любимая женщина, друзья, хорошая работа, и, главное, чувство, что он живёт в СВОЕЙ реальности, а не чужой.

А в это время, где-то сейчас в другой реальности, их уже бывшие жёны встречают Новый год без них, по телевизору традиционно будут показывать старые советские фильмы и никто из них даже не обратит внимание, что в титрах будут указаны имена и фамилии Глеба с Валерием…