Дети Доброты - Мила Бачурова

— О чём ты говоришь? Что случилось?

Удивлялся он искренне. Кирилл и Мрак переглянулись.

— Давайте так, — предложил Кирилл. — Сначала я задаю вопросы, а вы на них отвечаете. Потом, если захотите, можете задать вопросы нам. Устроит?

Григорий Алексеевич кивнул:

— Вполне.

— Хорошо. Первый вопрос, самый важный: для чего вы передавали детей на поверхность?

Григорий Алексеевич развёл руками:

— Я был уверен, что ты догадаешься. Это была вынужденная мера.

— Вадим не сумел правильно соотнести производительность инкубатора и ресурсы Бункера? В какой-то момент детей стало слишком много?

— Да, верно.

— Я правильно понимаю, что никто другой в Бункере не знает о вашей... деятельности?

— Правильно. — Григорий Алексеевич смотрел спокойно и прямо.

— То есть, Вадиму вы сказали, что дети умерли? Самые первые дети — те, которым сейчас по шестнадцать-пятнадцать лет? Ариадна, Борей...

— И Виссарион, — спокойно закончил Григорий Алексеевич. — Ариадне было два года, Борею — год, Виссариону едва сровнялось три месяца. Корь — если хочешь знать диагноз. Прививку сделали слишком поздно, слабые организмы не смогли преодолеть вирус. На кладбище вместо тел закопали мешки с песком. Я никому не позволил к ним приближаться.

— Зачем? — Кирилл едва сдержался, чтобы не закричать. — Для чего понадобилась эта несусветная ложь?!

— Альтернативным решением была бы остановка инкубатора. — Григорий Алексеевич отвечал на вопросы так, будто каждую ночь репетировал сегодняшнюю встречу. Все свои ответы выучил заранее. — Мы потеряли бы год, а то и больше. Ты ведь знаешь Вадима! Обжегшись на молоке, он начинает дуть на воду. Кроме того, не думаю, что открою секрет — для Вадима был важен сам факт изобретения вакцины. Он сумел это сделать. Создал новых людей, новую расу, эксперимент удался! А последствия представлял себе крайне смутно. Ему попросту неинтересно было об этом думать. Он спешил дальше, к новым открытиям! — Григорий Алексеевич горько засмеялся. — Знаешь, Кирюша... Иной раз мне кажется, что после смерти Сергея Евгеньевича и Тимофея я остался единственным взрослым человеком в этом пионерлагере для одарённых. Ни у Вадика, ни у Лены нет жизненного опыта. Опыта обычной, человеческой жизни, понимаешь? А все остальные заглядывают им в рот. Объяснимо, в общем-то — как учёные, Вадик и Лена заткнут за пояс любого из своих коллег. Оба — выдающиеся люди, они и до того как всё случилось достигли бы немалых высот. Но в житейском плане — это дети малые. Не успевшие повзрослеть до катастрофы — а здесь, в Бункере, создавшие реальность, которая нравится им. Вы ведь знакомы с Эри?

— Видали, — вдруг подал голос Мрак.

Григорий Алексеевич повернулся к нему. Кивнул. Спросил у Кирилла:

— Кто её отец — думаю, нет нужды объяснять? Ты не слепой, да и сопоставить сроки наверняка сумел. Так вот: Лена скрывала беременность. Пока позволяла фигура, она носила просторную одежду, а потом «серьёзно заболела» и не выходила из клиники, на люди не показывалась. Я думал, что рождение дочери всё изменит... Как бы не так! Не изменилось ничего. Понимаешь — ровным счётом ни-че-го! Лена по-прежнему относилась к ребёнку, как к досадной помехе. Возможно, тут есть и часть моей вины. Возможно, это я не сумел объяснить, не донёс до неё, что такое материнство, и как важно...

— Григорий Алексеевич. Прекратите. — Кирилл поморщился. — Знаете, я тоже не планировал рождение сына! И мать Сергея, в отличие от Елены Викторовны, не намного старше меня. Она прекрасно понимала, что наша связь — из тех, что принято называть случайными. Понимала, что я не останусь с ней, что уйду, как только подрастёт ребёнок. Но, тем не менее — у Серого есть мать. Настоящая, любящая! Которой, говоря вашим языком, никто ничего не объяснял и не пытался «донести». Она заботилась о своём ребёнке просто потому, что ей в голову бы не пришло, что можно поступить иначе.

— Моя мамка тоже была хорошая, — вдруг сказал Мрак. Из-под сведённых бровей по-сталкеровски сверкнули глаза. — Она не виновата, что померла.

— Марина — моя ровесница, — глядя на Григория Алексеевича, сказал Кирилл. — Когда родился Мрак, ей было восемнадцать лет.

— Знаю. — Григорий Алексеевич опустил голову. Помолчал. — Я, в общем-то, об этом и говорю. Дело не в возрасте. У вас — другое общество, понимаешь? То, которое начал формировать Герман, а продолжил ты. В этом обществе человек живёт не только собой и своими амбициями. А здесь, к сожалению, после смерти Сергея Евгеньевича слишком многое изменилось. Вадим, разумеется, ни за что со мной не согласится, будет спорить до посинения. А я считаю, что от его идеи «чистого разума» рукой подать до геноцида. Их разделяет единственный шаг, и если не нынешнее поколение, то следующее этот шаг непременно сделает. Потому я и хотел, чтобы дети вырвались отсюда! Хотя бы часть детей. Чтобы они получили возможность жить иначе. И, возможно, потом им было бы проще найти общий язык с теми, кто растёт здесь. Собратья, всё-таки — в каком-то смысле.

— Но почему вы не обратились ко мне? — Кирилл вскочил. — Я же — вот он, рядом! Только руку протяни. Неужели мы не приютили бы детей?

— А сам не догадываешься, почему? — Григорий Алексеевич знакомо захлопал по карманам в поисках сигарет. Вспомнил, видимо, что одет в комбинезон, чертыхнулся. Мрак достал портсигар, открыл и протянул. Григорий Алексеевич, вытащив сигарету, благодарно кивнул. Прикурил от поднесённой спички. И закончил: — Вадик не позволил бы мне это сделать. Из-за своих дурацких амбиций, из-за понимания того, что ты оказался дальновиднее, чем он — чёрт знает, почему ещё. Но я больше, чем уверен — он придумал бы сотню причин. А скрыть факт передачи детей не получилось бы. Да ты бы и сам не пошёл на обман. Ведь так?

Кирилл сел. Хмуро кивнул.

— Мало быть гениальным учёным, Кирюша, — грустно закончил Григорий Алексеевич. — Надо быть ещё и человеком, понимаешь? И я пытался дать возможность хотя бы этим детям — жить по-другому. Не так, как придумал Вадик в своём придуманном мире.

— Благими намерениями, — пробормотал Кирилл. — Снова — благими намерениями!

Григорий Алексеевич нахмурился:

— Это ты к чему?

— Расскажите, как вы познакомились с Шаманом, — попросил Кирилл.

Григорий Алексеевич приподнял брови:

— С Шаманом?

— Так называют человека, который приходил за детьми.