Крестьянский король - Никифор Гойда

К вечеру мы собрались под навесом. Я открыл планшет ещё раз. Не ради удивления, ради памяти. Вбил имена без прозвищ. Кто ведёт рассаду. Кто отвечает за кромки у речки. Кто дежурит у общего погреба. Кто стоит у коптильни в день сильного дыма. Кто ночной у печей, кто утренний. Чтобы весной, когда слова побегут быстрее рук, никто не сказал что что-то понял не так.

Матвей долго смотрел, как я стучу пальцами по светлой доске, и наконец спросил без остроты. Как вы жили там, где ты был. Как переживали зиму. Чем держались, если хлеба не хватало. Ему нужно было понять, как подстроить наш лад под новые дела.

Я ответил честно. Там, где я жил, дороги длинные и быстрые. Если дома пусто, по дороге привезут чужой хлеб. Люди привыкли, что если что-то сломалось, ему привезут новое. Мы забыли, как это — не получить ничего. Огород у каждого был, но многие не знали, как растёт хлеб настоящий, не видели, как он наливается на стебле. Мы думали, что он всегда лежит в лавке. И ещё одно. Там люди чаще слушали бумагу, чем землю. Бумага показывает цифры, а земля показывает воду. Здесь вы слышите воду по звуку и ветер по траве. Если к этому добавить чуть-чуть моей бумаги, будет ровнее.

Никита кивнул. Его интересует не разговор, а результат. Роман хмыкнул, не от смеха, а от согласия.

Про охоту и рыбалку мы говорили спокойно. Рыбалка этой осенью будет бережная. Не сетями, а верша́ми и поставушками, чтобы речку не обижать. Большую сеть сейчас никто не потянет. Аграфена сказала, что помогут плетни и коряжник, чтобы рыба шла туда, где мы её ждём. На охоту осенью мало кто рвётся, дома дел полно, но двое сходят на боровую птицу с петлями да луком. Мы не играем в войну, мы вяжем дом. Коптильня возьмёт своё, а лишнее нам не к чему. Мясо вёдрами у нас не лежит. Зимой у нас хлеб, горох, бобы, репа, квашеная капуста, сушёные опята и грузди. Рыба и мясо — как поддержка, а не основа. Так легче пройти длинную зиму, не пугаясь пустой кадки.

В тот же вечер я проверил общий погреб. Мы берегли его как печь. Полки сушили дымком, лаз держали чистым, каменную обвязку подмазывали глиной, чтобы не тянуло. Репа лежала в тяжёлых рядах. Для свежего воздуха утром открывали дверь на час, вечером на полчаса. Дежурили по очереди. В журнале у лаза Параскева писала коротко и ровно. Открыто. Закрыто. Норма. Пока всё дышало правильно.

На другой день мы достали все мешочки с семенами и устроили простую проверку. Морковь и свёклу пробовали на тряпочке. Намочили, положили по десять семян, подписали, убрали на тёплую лавку. Через три дня посмотрели, через пять переписали. Для зерновых развели солёную воду, не крепкую. Бросили горсточку. Что всплыло — пустое. Пустое ушло в корм. Хорошее осталось на весну. Семечки подсолнуха к краю воды тянулись дружно — живые видно без счёта. Марфа посмеялась, но всё аккуратно записала.

Про хлеб договорились крепко. Пока мельница не работает, муку берём обменом. В этом году выручили излишки репы. На следующий год попробуем молоть сами, пусть грубо. Я показал на планшете, как в первый год раздать муку. Один мешок — на общий стол, для дороги и болезни. Остальное по дворам поровну, с поправкой на детские ладошки. Никита сказал тихо, что ладошки тянут хлеб ровнее, чем взрослые, и если им попадёт чуть больше, хуже не будет. Никто не спорил.

Мы выезжали в перелесок за бревном два вечера подряд. Мы не тащили всё подряд. Мы искали прямые. На вал мельницы на первые годы хватит доброго дуба. На обратном пути в телеге покачивалась связка ели — пойдёт на стропила и верх колеса. Аграфена с Параскевой стояли у ворот и считали вслух. Не из недоверия, а чтобы знать меру. Они взяли на себя лыко, верёвки, всё то малое, на чём держится большое.

Днём мы с Матвеем прошли берегом и по-стариковски отметили всё, что весной может сыграть против нас. Где лёд любит сесть бугром. Где корни торчат и их надо закрыть камнем. Где подмыв идёт косо и нужен плетень из кольев. Я чертил палкой по мокрому песку, Матвей кивал, Никита молча ставил маленькие зарубки ножом на ветках. Так рисовали и землю, и память.

Вечером к нам подсел Роман. Он сказал без лишних слов, что к первому льду попробуем вывести два валуна на каток, чтобы посмотреть, как держит настил у поворота. Если провалится — не геройствовать, уходить всей связкой. Матвей одобрил. Мы согласились: сейчас не время для хвастовства. Сейчас время для точной работы.

Я снова открывал планшет уже без свидетелей. Записывал всё, что боялся потерять. Весной не метаться. Сначала рассадники. Потом кромки и настилы. Потом гречиха и бобы. Потом остальное. Мельницу начинать не раньше, чем вода встанет в меру, и не позже, чем уйдёт лёд. Дрова пополнять без пустых клетей. Погребу давать дышать. Рыбу не жадничать. Мясо беречь. Семена не путать. В конце страницы я вывел ещё одно короткое. Не ссориться. Бумага здесь нужна не только для поля, но и для головы.

Дальше пошли дни, похожие один на другой, и от этого надёжные. Утром дым над крышами, днём тихий гул воды, вечером треск поленьев в печи. Женщины мерили полотнища для рассадных ящиков и прятали их в сухой угол. Лёнька учился вязать узлы — сначала путал верёвку, потом руки сами нашли порядок. Марфа с Аграфеной спорили негромко, как вешать рыбу: попарно или по одной. Параскева отметила, что в общий погреб теперь заходят чистыми руками, и кто забудет — тот дежурит лишний раз. Все согласились. Такие мелочи держат дом лучше громкого слова.

Дарья к вечеру испекла лепёшки на чугуне. Пахло домом.

Под конец недели я опять вышел к реке и долго стоял у воды. Речка гудела так, как гудит колесо, которого ещё нет. Я подумал, что если всё пойдёт, как задумано, к следующей осени мы не будем ждать чужой муки. Возьмём камень зимой, укрепим берег, по весне пустим колесо, а летом на стол лягут лепёшки из своей муки. По крайней мере если с мельницей не успеем, то будем молоть в ручную. Не бог весть какие, но свои. И