Крестьянский король - Никифор Гойда

снега. Вода шла быстро, но держала кромку. Наши весенние пояски и летние настилы сыграли своё. Теперь мы просто смотрели, чтобы в начало зимы не бросать сор в воду и не мешать ей идти как она задумала.

Как-то вечером у костерка возле коптильни Матвей сел рядом и спросил не про погреб. Спросил про людей. Он редко спрашивает так. Спросил, как мне среди них, и что дальше. Я ответил, что мне здесь хорошо. Здесь люди делают простые вещи и делают их честно. И я вношу в их жизнь чуть-чуть бумаги и памяти, это не ломает их, а поддерживает. Он кивнул и сказал своё короткое. Хорошо. И добавил, что от того, что мы спасли погреб, люди в селе стали ходить туда не как в страшную яму, а как в мастерскую. Важное место перестало быть чужим. Он сказал это и ушёл, будто шагнул в темноту двора. А у меня в груди стало спокойно, словно я тоже перестал быть чужим.

Через неделю после чистки нам ещё раз пришлось поработать в погребе. Не беда, просто зима показала другой зуб. На одном из бочонков с капустой, которую женщины квасили в начале осени, рассол чуть просел. Капуста выглядела суховато, но ещё держалась. Мы с Дарьёй переложили верхний слой, добавили рассола, настояли, а крышку протёрли солью и сухими травами, что приносила Ульяна. В другом месте песок у репы слёгся и перестал дышать. Подсыпали, перемешали, стало лучше. Такие дела не громкие, зато от них и живут зимой.

Раз в три дня мы делали обход. Я шёл с Марфой и Ульяной. Мы несли маленькую лучину, чтобы не дымить. Смотрели на стены, на полки, на двери. Слушали, как дышит погреб. Иногда кажется, что он тоже живой. Когда в нём порядок, воздух слегка звенит ущербно, как струна. Когда беда подступает — воздух тяжелеет. Я не знаю, как это объяснить наукой, да и не надо. Иногда знание живёт не в книгах.

Разговоры в ноябре стали короткими, но мягкими. Люди меньше кричат и больше слушают, когда холод стучится по ночам в стены. На посиделках иногда вспоминали лето. Дарья говорила про первые грядки с горохом и как он два раза успел лечь в сушку. Марфа вспоминала, как считала дни до первой капусты. Ульяна рассказывала, как мы корыто под семена ставили возле окна у Никиты. Параскева вспоминала, как мы ходили за камнем, хотя он ещё лежит там, где лежал, — но мысль уже встала. Аграфена смеялась, что мы всё делаем, как у стариков говорилось: не мешай дороге идти своей дорогой. Эти слова стали мне близкими.

В один из дней я сидел у окна у Никиты и снова достал планшет. На улице было холодно. В комнате тепло и тихо. Я переписал для себя три простых правила ноября. Первое. Не оставлять на завтра, что можно сделать сегодня без надрыва. Второе. Не спорить с водой и воздухом, а работать с ними, будто они живые. Третье. Не прятать знания в карман, а складывать их на стол, чтобы каждый мог взять. Я записал это большими буквами, словно для ребёнка. Так легче помнить, когда устанешь.

Мы проводили ноябрь без шума. Не было ни бурь, ни чудес. Была работа, которая складывает зиму в одну длинную песню без крика. Дым из труб, лёгкий острый запах хвои в погребе по понедельникам, шероховатые руки женщин, чистые ножи у Никиты, шуршание детей по настилу, хруст первого льда, гул нашей узкой речки. И мысли о том, что весной нам снова поднимать землю. Но это будет потом. Сейчас мы просто держали равновесие.

Когда в очередной раз открыли крышку погреба, я положил ладонь на глиняный бортик и задержался. Кажется, тёплая. Хотя пальцам холодно. Это просто мысль так делает. Там, внизу, лежит наша зима. Не чудо и не сказка. То, что мы своими руками и головами спасли от плесени, от сырости, от лишнего самоуверенного слова. И если кто спросит, как мы это сделали, я отвечу без хитрости. Мы делали это вместе. Мы не пытались умничать, когда нужно было просто взять щётку и вымыть стены.

Я закрывал крышку и думал, что зима любит тишину. И если ты умеешь работать тихо, она отплатит тем же. Мы шли по настилу к своим домам. Хрустел лёд под пяткой. Речка гудела. Где-то в темноте Марфа смеялась звоном. Дарья что-то тихое говорила девчонкам. Ульяна несла в корзинке сухие мешочки для семян — так, на всякий случай, чтобы к печи положить на ночь. Параскева поправляла на плечах тёплый платок. Аграфена шла широкой походкой и несла на плече вязанку еловых лап для следующей дымки. А я просто шёл рядом и слушал, как в этой тишине всё становится на свои места.

Так мы и прожили наш ноябрь. Без лишних слов, но с делом. И если потом кто прочтёт это и скажет, что ничего большого не было, я не стану спорить. Большое, это когда зимой в погребе сохнет воздух. Когда дети заходят туда без страха, а выходят с улыбкой, потому что им дали понюхать бочку с груздями. Когда женщины знают, что делать, если на стене выступила мокрая нитка. Когда мужчины, не любящие длинных слов, приносят рейки и корыта без просьбы. Это и есть то большое, ради которого всё и затевалось. И это стоит больше, чем любой громкий праздник.

Глава 12

Снег лёг тихо, без шума, словно село накрыли свежей скатертью. Утро вышло ясным и бодрым. Речка внизу по-прежнему узкая как ручей, но по силе течения настоящая река. На повороте её слышно ещё до пригорка: низкий ровный гул, будто кто-то где-то катит большое колесо. Декабрь вошёл в права не с криком, а с уверенной рукой. Дороги стали плотнее, следы за ночь подмёрзли, воздух звенел, как новая струна.

Я жил у Никиты. В избе дышалось просто: печь держала ровный жар, Гаврила каждое утро, не торопясь, выгребал золу, раскладывал лучину. Матвей был старшим по селу и разбираться с большими делами выходил он. Роман взялся за лес и сани, да не свои. Иногда приходил к Матвею и спокойно просил лошадь. Матвей кивал. Он понимал, что одной телеги мало, а времени ещё меньше. У Аграфены муж Роман, она за него держалась крепко и молча, но если надо, то скажет прямо. У Марфы муж Антон, у них сын Лёнька, бойкий и внимательный.