Заморыш - Дмитрий Шимохин

кормит. Собаки там брехливые, на любой шорох вой поднимут. И народ там чуткий — чуть что, сразу с кольем или берданкой выбегают. Риск большой, а выхлоп — пшик. Ну найдешь ты там лопату, а она гнилая или тупая. Нет, нам нужен серьезный инструмент. Второе, — загнул я следующий палец. — Тара. Мешки или ведра. С этим проще, найдем. А вот третье… Самое главное.

Я начертил в золе квадрат, перечеркнутый сеткой.

— Грохот.

— Чаво? — вылупил глаза Штырь. — Грохотать будем?

— Сито, дурья твоя башка, — пояснил я. — Только большое и крепкое. Нам землю просеивать надо. Грунт кидаем, земля высыпается, пули остаются. Без него мы там до второго пришествия копаться будем.

Кремень почесал затылок, сдвигая кепку на лоб.

— Сито… Ну, у мельников украсть можно. Или у баб на кухне решето…

Я взял тонкий прутик и с треском переломил его пополам перед носом у Кремня.

— Вот так твое решето хрустнет на первом же камне. Мучное сито — оно из волоса или лыка. Мягкое. Нам нужна железная сетка. Заводская. Жесткая.

— А грабелюхами не выбрать? — подал голос Штырь, растопырив грязные пальцы. — Мы ж шустрые!

— Долго! — отрезал я. — У нас времени мало будет. Ночь коротка, а патрули ходят. Сетка нужна.

Я стер ногой чертеж, превращая схему обратно в серую грязь.

— Забудьте про огороды. Там мы только тумаков поймаем. Нам к заводским идти надо. Туда, где песок возами грузят и землю роют по-взрослому.

Я посмотрел в сторону, где над крышами домов поднимались черные дымы промзоны.

— Стекольный завод. Или кирпичный. У них там песок да глина — главное сырье. Значит, и лопаты казенные, крепкие, и сетки для просеивания должны быть. Железные.

Кремень присвистнул.

— На завод? Там же сторожа…

— Сторожа на заводе спят крепче, чем мужик в деревне, — возразил я. — Потому что добро не свое, а казенное. Им плевать. Главное — знать, куда лезть.

В этот момент со стороны Невы снова донесся гулкий, протяжный рев заводского гудка.

Я кивнул в ту сторону.

— Слышите? Зовут. Пойдем глянем.

Мы подошли к заводской площади как раз в тот момент, когда над крышами взвился протяжный, вибрирующий вой.

Гудок.

Он ревел, как раненый зверь, заглушая все остальные звуки, закладывая уши и отдаваясь дрожью в грудной клетке. Сигнал конца смены и начала новой.

Тяжелые створки ворот, украшенные облезлыми орлами, распахнулись, и наружу хлынула серая, безликая масса. Сотни людей. Мужики в прожженных робах, бабы в платках, перемазанные сажей подростки. Толпа текла, шаркала подошвами по брусчатке, кашляла и сплевывала черную слюну. В это время к воротам стекалась новая толпа.

Кремень, прижавшись плечом к стене пакгауза, брезгливо сплюнул под ноги.

— И чего мы тут забыли, Пришлый? — проворчал он, стараясь перекричать затихающий гудок. — У этих и снега зимой не выпросишь. Сами голодранцы, только что при деле.

— Мы не просить пришли, — сухо ответил я, сканируя людской поток цепким взглядом.

Я искал. Мне не нужны были здоровые, наглые мужики, которые могли послать подальше или дать в морду. Мне требовался кто-то слабый. Уязвимый. Тот, кого нужда уже загнала в угол.

Взгляд скользил по лицам, пока не зацепился за одну фигурку.

Пацан лет двенадцати-тринадцати. Щуплый, лицо серое, как заводская пыль. Он шел чуть в стороне от основного потока, сутулясь и странно прижимая правую руку к груди, словно баюкал её.

На руке была грязная, пропитанная чем-то бурым тряпка. Сквозь неё проступали желтоватые пятна сукровицы.

Мальчишка морщился при каждом шаге, когда кто-то случайно задевал его в толпе. В его глазах читалась тоскливая, собачья безнадега.

На стекольном ожоги — дело обычное. Жидкое стекло, кислота, горячие формы. А лечить здесь не принято. За воротами сотни таких же стоят, очереди ждут.

— Вон тот, — кивнул я Кремню.

Мы отделились от стены. Кремень, поняв задачу без слов, двинулся наперерез, широкой спиной отсекая мальчишку от толпы. Я зашел с фланга.

В два счета мы зажали его в тихом, глухом углу между стеной склада и штабелем пустых ящиков.

Пацан дернулся, вжался спиной в кирпичную кладку. В глазах появился животный страх. Он решил, что его сейчас станут бить и грабить, хотя брать с него было нечего, кроме вшей.

— Тихо, — спокойно сказал я, поднимая ладони. — Не боись. Не тронем. Дело есть.

— Чаво надо? — сипло спросил он, пряча больную руку за спину. — Нету у меня ничего! Получка только в субботу!

Кремень молча навис над ним, создавая нужный психологический фон, но я жестом велел ему не давить.

— На заводе кем состоишь? — спросил я по-деловому, без наезда. — Песок под шихту просеиваете?

Мальчишка моргнул, сбитый с толку странным вопросом.

— Ну, сеем… На засыпке я. А вам-то что?

Попал.

— Значит, сита у вас есть, — утвердительно кивнул я. — Медные, частые. И лопаты казенные, крепкие. Стальные заступы.

— Ну, есть, — насторожился пацан. — Инструмент казенный, под роспись.

Я подошел ближе, понизив голос.

— Мне нужны два заступа. И сетка. Не рваная, целая. Полтора локтя на полтора.

Лицо мальчишки вытянулось. Он побледнел так, что веснушки стали похожи на брызги грязи.

— Ты что⁈ — выдохнул он. — Это ж воровство! Надзиратель увидит — шкуру спустит, в полицию сдаст! С волчьим билетом выгонят, куда я потом?

Он попытался бочком скользнуть вдоль стены, чтобы удрать.

— Пустите… Не буду я!

Кремень лениво выставил ногу, преграждая путь.

Я не стал его держать, а ударил туда, где болит.

— Руку-то сильно дергает? — спросил я участливо, кивнув на грязную тряпку. — Гниет, поди?

Мальчишка замер.

— Лекарь заводской мазь бесплатно не даст, — продолжил я, вбивая гвозди в крышку его сопротивления. — А само оно не заживет. Неделя, другая — и начнется антонов огонь. Руку оттяпают. Или сам сдохнешь. А с гнилой рукой тебя и так выгонят, без всякого билета. Кому ты нужен, калека?

В глазах пацана заблестели слезы. Он и сам это знал. Я просто озвучил его ночные кошмары.

— Полтина, — назвал я цену. — Пятьдесят копеек. Серебром.

Он вскинул голову.

Полтина. Для нищего — огромные деньги. Это еда и мазь у аптекаря, а значит, шанс выжить.

Я видел, как в его голове крутятся шестеренки. Ужас перед надзирателем боролся со страхом смерти. И жадность,