Заморыш - Дмитрий Шимохин

— Полтину?.. — переспросил он дрожащим голосом. — Сразу?

— Вечером, — отрезал я. — Как стемнеет. В том углу, где забор к пустырю выходит, у старой ивы. Знаешь?

— Знаю… — Он сглотнул. — Гришкой меня звать.

— Будем знакомы, Григорий. Я Пришлы.

Он помялся, баюкая руку.

— Ладно… Но деньги вперед. А то обманете поди.

Я усмехнулся.

— А ты не промах, парень. Далеко пойдешь. Покажу и даже первый отдам. Вечером. Не с собой же я таскаю такие деньжищи.

Гришка кивнул, сглотнув.

— Принесу. Сетку старую я кусок отхватил… А лопаты… лопаты через забор перекину.

— Договорились. Жди нас под кконец смены.

Гудок завода окончательно стих, и мы растворились в толпе, оставив мальчишку переваривать сделку.

Настроение у Кремня испортилось. Пока мы шли от завода, он молчал, но стоило оказаться под мостом, как его прорвало. Пацан резко развернулся ко мне.

— Ты чем думал, мазурик? — прошипел он, нависая надо мной. — Полтина серебром! Ты где её, родимую, высрал? У тебя ж в карманах ветер гуляет!

Штырь испуганно притих в углу, переводя взгляд с вожака на меня.

— Или ты думал, пацан тебе на честном слове инструмент вынесет? — не унимался Кремень. — Он же, если монетку не увидит, хай поднимет. Или сдаст. Нас тогда там, у забора, и повяжут.

Я спокойно выдержал его тяжелый взгляд.

— Не кипишуй, атаман. Деньги есть.

— Где? — рявкнул Кремень. — У меня ни гроша, у парней — одни вши.

— В надежном месте, — отрезал я.

Кремень вытаращил глаза.

Я понимал его злость. Риск огромный. Но другого выхода не было. Мой единственный капитал — тот самый ламышник, снятый с пьяного мастера, — лежал в балке на чердаке. В нашем с парнями «общаке».

Брать оттуда было нехорошо. Я сам сказал: только с общего согласия. Но сейчас ситуация была критической. Без лопат и сетки мы не поднимем свинец. Без свинца не будет денег. Круг замкнулся.

«Возьму в долг, — решил я. — Прокручу, верну с процентами. А чтоб парни не думали, что я их кинул… надо их подогреть».

Я подошел к связке рыбы, висевшей в дыму костра. Снял двух самых жирных, золотистых лещей. Запах копчения ударил в нос, вызывая слюноотделение.

— Штырь, дай тряпку, — бросил я мелкому. — И лопух какой-нибудь.

— Ты куда это намылился с нашей рыбой? — подозрительно прищурился Кремень.

— Это моя доля, — жестко ответил я, заворачивая лещей. — Парней угостить надо. Они там сейчас баландой давятся. Пусть знают, что я о них помню.

— Ну смотри, Пришлый… — Кремень сплюнул в костер. — Если к вечеру полтины не будет — я за тебя вписываться не стану.

— Будет полтина. Жди здесь.

Я пробирался к приюту огородами, петляя между сараями и поленницами, пока не вышел к знакомому черному ходу.

Ночью я был невидимкой, а сейчас любой зевака мог поднять крик.

Прижался к стене, прислушиваясь. Из-за двери кладовой доносился грохот котлов и визгливый голос кухарки Агафьи.

— Прохор, ирод, куда картоху понес⁈ Мыть кто будет⁈

Выждав немного, я вынул из кармана свой верный кусок проволоки, уже изогнутый крючком. В прошлый раз запер дверь снаружи — теперь предстояло открыть её так же, через щель, вслепую.

Металл скрежетнул. Я замер, ожидая окрика. Но Агафья продолжала честить Прохора, и этот гвалт надежно глушил мои манипуляции.

Крючок нащупал язычок засова. Рывок вверх.

Щелк.

Дверь поддалась. Я скользнул внутрь, в сумрак служебной лестницы, и тут же прикрыл створку за собой.

В нос ударил густой, тошнотворный дух вареной капусты. Обед. Знаменитые приютские «пустые щи», от которых пучит живот, а сытости ни на грош.

Я невольно усмехнулся. Еще вчера этот запах вызывал у меня спазмы в желудке. А сегодня, сытый наваристой ухой, я чувствовал только брезгливое превосходство.

Ступая на края ступеней, чтобы не скрипнули, я поднялся на самый верх.

Чердак встретил меня тишиной и пылью, танцующей в косых лучах света, что били из слуховых окон.

Подойдя к балке у печной трубы, огляделся. Просунул руку в щель между кирпичом и деревом. Пальцы нащупали холодный металл.

Я выгреб мелочь на ладонь. Медяки тускло блестели в пыльном свете. А среди них — он. Серебряный полтинник.

Взяв монету, зажал ее в кулаке. Она приятно холодило кожу.

«Простите, братцы, — мысленно обратился я к ребятам. — Придется изъять. Но это на благое дело. Верну».

Остальную мелочь — медяки — ссыпал обратно в щель. Пусть лежат.

Теперь главное: расстегнув куртку и достав из-за пазухи подарок, положил сверток с рыбой прямо на балку, на видное место.

Просто оставить еду было мало. Они должны знать, что я не сгинул, не сбежал, поджав хвост.

Достав из другого тайника свой стилет, прижал острие к темному, рассохшемуся дереву балки и с силой надавил. Сталь с хрустом врезалась в древесину.

Скр-р… Скр-р…

Я резал глубоко, до белой щепы.

В А М

Сдул стружку.

Б Р А Т Ц Ы

Буквы белели на фоне старого дерева, как шрамы. Кривые, но четкие.

Я спрятал стилет и еще раз посмотрел на натюрморт: серебряная чешуя лещей и белая надпись.

— Жрите, пацаны, — шепнул я. — И не забывайте про меня.

Пора было уходить. Время поджимало — скоро стемнеет, и Гришка будет ждать у забора.

Я спустился вниз так же бесшумно, как и вошел. Улучив момент, когда на кухне снова что-то с грохотом уронили, выскользнул во двор и привычным движением проволоки запер засов снаружи.

Никто ничего не заметил.

Под мост я вернулся, когда сумерки уже сгустились в плотную синюю муть.

Лагерь изменился. Если днем здесь было тихо, то теперь под каменными сводами гудело, как в растревоженном улье. «Разведка» вернулась. Шмыга, Кот, Упырь и остальные — все были в сборе, перебивая друг друга, рассказывали о замках, складах и злых дворниках.

Едва я появился, гомон стих. Вся стая повернула головы. В центре, у костра, стоял Кремень. Вид у него был мрачный и напряженный, как у человека, который поставил последнюю рубаху на кон и ждет, выпадет ли зеро.

— Ну? — хрипло спросил он, шагнув мне навстречу. — Принес? Или пустой пришел?

Я молча сунул руку в карман. Вытащил кулак и разжал пальцы над огнем.

Серебряный полтинник поймал отсвет пламени и сверкнул так, что у стоящих в первом ряду перехватило