Воин-Врач III - Олег Дмитриев

— А дальше-то как же мне, ба? Я ж сама-то никогда и не пробовала, — она упала, обняв холмик, и разревелась так, что стало ясно: все силы на то, чтобы казаться бойкой, весёлой и бесстрашной, кончились.

Как это вышло — я не понял. Не то ветер дунул, не то земля шевельнулась, не то всё вместе. Только вдруг будто весь лес вокруг выдохнул, заорали дурниной сороки и вороны. А жуткий обгорелый, обугленный козий череп на столбушке повернулся точно сам собой и вперился пустыми глазницами во Всеслава. Словно сами Боги его повернули, прося за девчушку, донося из-за Кромки последнюю волю покойницы.

У нетопырей в руках сами собой оказались луки и мечи, бойцы озирались в поисках врага, живого или мёртвого. С князем они не боялись одинаково ни тех, ни других. Но оружие, главный и самый верный оберег любого воина, придавало сил и уверенности всегда.

— Воевода Рысь! — глухой рык Чародея будто снова сливался-разливался из двух наших голосов. Гнат чуть подал вперёд Булата и склонил голову.

— Нелюдей тех сыскать. Нынче же. По воле Мирославы сделать. Паскуду Гузно с ними вместе. Кого ещё виновного сыщешь — тоже.

Ярость, рвавшаяся наружу, навстречу горю, боли и страху маленькой девочки Леси, не давала говорить длинными фразами, перехватывала горло.

— На санях укрепить столбы. Шваль эту, падаль, мразь — на них. До границы с ляхами домчать и там оставить. Седмицу рядом чтоб никого с той стороны. Стрелами отгонять. Только волчий вой да песнь стрелы́ на тризне. На седьмой день оставить. Пусть забирают своё отребье. Хоть к Болеславу, хоть к папе, хоть в Пекло.

Низкий глухой голос, на людской не похожий, что звучал одновременно и одним, и целым хором, как по волшебству унял и птиц, и ветер. Леся испуганным зверьком смотрела на сидевшего верхом князя, обнимая могилу бабушки, и, кажется, не верила, что слышит речь человека.

— Через Ставра Буривою. Сюда пусть шлёт людей верных и с ними травницу или знахаря. На ручье этом, здесь, сладить капище или жальник, сами решат. Память доброй Мирославы хранить вечно. Она больше во сто крат людей спасла, чем мы погубили, честь ей и хвала вовеки!

Рысь кивнул, не поднимая глаз. Кажется, в первый раз за всё то время, что Всеслав знал его.

— Патриарху по всей Руси разнести: судить лекарей могу один я, или тот, на кого сам укажу. Кто без моего слова казнит или вред причинит лекарю, травнице, знахарю, ведуну, костоправу или зубодёру — врагом мне станет!

Судя по длинной фразе — отпускать начинало. Утихал огонь внутри наконец-то.

— Из Турова сани пригнать, да всё хозяйство её, что Мирославина внучка укажет, в Киев с нами забрать. Думаю, у неё и Федосу, и Антонию, да и мне самому поучиться полезно будет. Поедешь с нами в Киев, девонька?

Голос был уже больше похож на живой. Но ответить, совладав со своим, Леся смогла не с первой попытки:

— Поеду. Храни тебя Боги, батюшка-князь!

Слёзы продолжали течь по её щекам, но, кажется, уже не только от горя.

Глава 13

Позор для короля

Это было неожиданно, и от этого снова очень страшно.

Спокойный, хладнокровный, сдержанный и рациональный король Польский Болеслав Второй Щедрый запил.

После новостей от добравшихся до Гнезно четверых оставшихся в живых наблюдателей за «триумфальным возвращением на родные земли» несправедливо оскорблённого вором и самозванцем Изяслава Ярославича, которые контрольным ударом прямо в самооценку и здравый смысл увенчало послание от католических монахов из Люблина, что город взят войсками Всеслава Русского, богомерзкого Чародея, король погнал всех из зала пинками и площадной бранью, которой доселе не увлекался. Затребовал весь ставленый мёд и всё вино, что оставались в замке. Потом музыкантов. А потом и прочих искусниц. Возмущённой жене, Вышеславе Святославне, дочери президента хоккейной-ледняной команды «Черниговские Орлы» Святослава Ярославича, подбил глаз, вытолкав за двери и велев больше не пускать. Будучи к тому времени уже в одних основательно залитых, предположительно пивом, нижних портках.

Пришёл усовестить монарха, помазанника Божьего, сам архиепископ Гнезненский Станислав. Но тут же вылетел обратно, бормоча сдавленно молитвы, кажется, и прижимая к левой щеке распятие. Король по-прежнему бил без промаха. В мелочах. Но чувствовал остатками разума, которые тщетно пытался изо всех сил погасить хмельным питьём, что просчитался по-крупному, послушав людей Генриха и папы Александра. Которые, к его огромному сожалению, на аудиенцию к монарху, поглядев на королеву и архиепископа, не рвались.

Болеслав керосинил неделю, пока не устал. Велел призвать лекарей, что пускали кровь и ставили чудодейственных пиявок, якобы с самого Рейна привезённых. Ранее обиле́ченных жену и пастора пускать не велел, сославшись на нездоровье. Видимое невооружённым глазом. Издалека.

Чуть выздоровев, тут же собрал высший совет, позвав войта, воеводу, сотников, глав торговых гильдий и архиепископа. Который, сотворив молитву, уселся подальше от короля. На всякий случай. Так, чтоб почти полностью заживший глаз был подальше от тяжелой царственной длани.

— Сколько дней полных прошло с битвы под Вышгородом до Люблина? — король говорил глуховато, часто прикладываясь с кубку с отваром.

— Четыре полных, — ответил новый воевода Стах. Старый и добрый воин.

Хитрой латинской кривулькой, что продавали за отдельные большие деньги тамошние рисовальщики со своими картами, «прошагал» Болеслав от одной точки к другой, кружа по извивам Припяти. Которые на этой схеме явно были нанесены не все и не точно. Но и от тех, что были, мутило со страшной силой.

— Две седмицы, Стах! Галопом — десять дней! Никак за четыре! — снова повысил голос король и отхлебнул лекарственного питья.

— Так и я о том же! Невозможно это! Не могли ж они по́ небу доле… — и воевода только что руками рот не закрыл, глянув на исказившееся лицо Болеслава. Вспомнив про невероятные рассказы об ангеле Господнем. Что, пролетая мимоходом, взмахом крыла превратил в гору щебня костёл, строившийся семь лет. Причём гора та была равномерно рассеяна по половине пригорода Люблина. Там он успел побывать сам и видел собственными глазами и ворота, точнее, то, что от них осталось, и ямищу на месте церкви. Там весной собирались устроить пруд в честь Святого Петра и какого-то Речного Деда. Новые хозяева города, те же самые дикари, что спешно, но очень