Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

Это так. Это святая память наша, это святые жертвы – но нельзя вечно длить противостояние. Да, в нашем доме случилась беда, не беда даже – страшная трагедия, и мы потеряли не только близких людей, но и право на мнение, право голоса в хоре европейских наций, и честь потеряли. Именно мы, русские, потеряли, а не они, большевики.

Именно мы, а не они, писал автор. Это нас, русских, а не их, негодяев, ненавидит и презирает Европа. Это мы, русские – все мы! – а не какие-то отдельные «они» виноваты, и это нам, а не им строить заново и Россию, и ее репутацию. Так что главный вопрос сегодня из вечных русских вопросов – отнюдь не кто виноват. Все виноваты. Признаем вину. Покаемся. Помолимся. Может быть, вымолим прощение.

Спорили над статьей буквально до драки. Дружбы многолетние рушились, да что дружбы – семьи рушились, отцы проклинали сыновей, жены – мужей. Вера написала сестре в Констанц, что с автором согласна – и тут же получила: как ты можешь! Они же разрушили нашу жизнь! Они же Россию погубили! Не объяснить было: что-то менялось в воздухе, что-то оттаивало в душах. Говорить стали меньше, плакать стали чаще.

И ведь произошло же чудо! Действительно ли статья эта так повлияла, или Господь вмешался в безграничной милости своей, пожалел, или еще что-то, но жажда мести, ненависть к тем, кто каких-нибудь четверть века назад грабил, убивал, жег, – стала быстро таять и сменилась довольно скоро острым чувством жалости и сострадания и к ним, и к себе, и ко всей своей стране, разграбленной, измученной, изнасилованной. Вина и покаяние – стали самыми популярными словами в петербургских газетах… На этих словах и объединились многие.

Партий, конечно, было поначалу множество: что ни человек, то политическая партия, непримиримая ко всем остальным. За двадцать эмигрантских лет отлично научились подозревать, отмежевываться, выяснять отношения, расходиться во взглядах, клеймить, не подавать руки… Но было у всех одно общее чувство, немного унизительное, которое сглаживало отчасти противоречия: нам вернули страну. Не мы вернули – нам вернули. Мы – не смогли, мы сюда пришли на чужих штыках. Хотя, конечно, и мы воевали, но если бы не немцы… не французы… не англичане… не американцы… Впрочем, про немцев вспоминали чем дальше, тем менее охотно: неприятно было признавать, что обязаны в основном немцам, которые как раз и обманули потом, не выполнили договор, не дали России объединиться.

Это тоже повлияло: кадетский лозунг «Не дробите Россию дальше!» сильно помог наладить политическую жизнь. Мол, конечно мнения у всех разные, и разные предлагаются средства, но цель-то у всех одна: возродить Россию, пусть пока только Восточную, так что давайте пока временно забудем про разногласия и сформируем сильное правительство, которому все доверяли бы и которое смогло бы начать работу по возрождению страны.

И конечно, британцы с американцами помогли: у британцев опыт политический многовековой, у американцев деньги, которых они, надо отдать им должное, не жалели. Начали, как и четверть века назад, с Учредительного собрания, председателем пригласили, понятное дело, Чернова: ты начал, тебе и заканчивать, на этот раз никаких революционных матросов, Таврический дворец охраняют шотландские стрелки. Съехались почти все 350 избранных депутатов, когда подсчитали – оказалось, что больше всего голосов у кадетов – 110, потом у национал-социалистов – 94, потом у либералов – 76, монархистов – 43. Неожиданно мало набрали областники – всего 18. Остальные 9 мест получили мелкие партии. Семидесятилетний Чернов, открывая первое заседание, не мог сдержать слез, начал речь словами «Мы дожили». В зале многие плакали, особенно старики, молодые были по-другому настроены, более практически, но вежливо ждали, пока старики выплачутся и выговорятся. Выговаривались неделю, все устали от речей, воспоминаний, обвинений…

А потом слово взял Игорь Кривошеин. Все по привычке приготовились к длинной речи, но Игорь Александрович был на диво краток.

«Мне, штабс-капитану Белой армии, было двадцать три, когда мы бежали из Крыма. Сегодня мне сорок четыре, и я депутат Учредительного собрания новой России от либеральной партии. Моему сыну, родившемуся во Франции, семь лет, и он говорит по-французски охотнее, чем по-русски. Я не знаю, будет ли Россия монархией или республикой. Я не знаю, какие законы мы в итоге примем. Я не знаю, кто будет новым российским императором или новым российским президентом. Увы, Россия не едина. У нашего Собрания сильные союзники, но у нас и сильный враг: ближайшие годы не будет нам мира. А это значит, что нам нужна сильная армия. Нужны деньги, деньги и еще раз деньги, чтобы купить оружие. Нужны деньги, чтобы построить заводы. Нужны люди, чтобы сделать из них солдат. Помните: сейчас там, в Москве, немецкие оккупационные власти говорят и думают о том же. Они будут создавать из Западной России щит против нас и наших союзников. И наши русские братья там, в Москве, вынуждены будут делать то, что им прикажут немцы. Мы привыкли за эти годы видеть в немцах избавителей, но эта их роль в прошлом. Сегодня – и особенно завтра – это враги. Враги России, нашей России, и они будут радостно потирать руки, читая в газетах отчеты о наших спорах, наших разногласиях, нашей медлительности. Я заклинаю вас: хотя бы на время забудьте распри, отложите в сторону свои политические интересы и сделайте так, чтобы моему сыну никогда не пришлось бы, как мне двадцать лет назад, бежать из России. Никогда и никуда – ни во Францию, ни в Англию, ни в другую Россию».

И сошел с трибуны. Эта короткая речь почему-то произвела на многих огромное впечатление. Подражая, и другие стали говорить кратко, особенно молодые.

«Вот ты и будешь президентом!» – сказал Кривошеину в кулуарах какой-то депутат, непонятно даже какой партии. И как в воду глядел.

Глава 15

Каждый раз, приезжая в Москву, Андрей наносил визит Рихарду. Именно наносил и именно визит. Тут не было в помине шумного и бестолкового веселья, какое всегда ждало его у Ковалевых, к которым можно было прийти в любое время суток – и тебе будут рады. Тут все было гораздо церемоннее, хотя и без официальности. Просто Рихард, а особенно его жена Ева, довольно хорошенькая блондинка, работавшая в каких-то неясных правительственных сферах, любили, как они выражались, Ordnung[14]. Обедать полагалось в столовой, салфеткам полагалось лежать в кольцах, вилкам и ножам – на специальных подставках, горничная в наколке приносила