Усадьба «Медвежий Ручей» - Алла Белолипецкая

Так что, когда повалился наземь мужчина с ружьём, вроде как брат Прасковьи, и когда его ружьё выстрелило дуплетом, Иван мог думать лишь об одном: не пострадала ли Зина? Ну и, пожалуй: не пострадал ли Рыжий? Но потом сын купца первой гильдии увидел, что оба выпущенных из двустволки заряда размазались серебристыми кляксами по огненной преграде, возникшей вокруг Медвежьего Ручья, и перевёл дух. Понял: никого этим выстрелом не задело.

Иванушка даже не уловил, в какой момент из-за его спины выметнулась Прасковья. И как с криком «Погоди!.. Я иду!» устремилась туда, где в проломленной ограде зияла оранжево-жёлтая промоина. Этот Прасковьин рывок, этот её выкрик – они были настолько нелепыми, что разум Ивана Алтынова просто не поверил в их реальность. Деревенская баба Прасковья, давняя знакомая Агриппины Федотовой, только что являла собой воплощение абсолютного здравомыслия. А эта её выходка была словно глупая сцена из театральной мелодрамы. По мнению Ивана – ничем не обоснованная сцена. Видно же было, что в действительности никакой огонь не сжёг Прасковьиного младшего брата. Да, он лежал на земле, и, возможно, сетчатка его глаз пострадала. Однако он даже не потерял сознания: тёр глаза ладонями. И купеческий сын отметил, какие тонкие и длинные у него пальцы – прямо как у пианиста, а вовсе не как у мужика.

Всё это вместе замедлило реакцию Иванушки на происходящее. Вероятно, замедлило всего на секунду, но именно этого времени не хватило купеческому сыну, чтобы перехватить на бегу бабу в чёрном платке. А ведь она промчалась всего в полушаге от него и он с лёгкостью, одной рукой, мог бы поймать и удержать её.

– Остановись, дура! Куда ты? – закричала позади него Агриппина.

И купеческий сын при этом её возгласе совершил бросок – вперёд и чуть вверх. В точности так же прыгал на свою добычу Эрик Рыжий, чтобы прижать её к земле. Но, увы, прыжок Ивана оказался куда менее успешным, чем это обычно бывало у котофея. Он промазал – не меньше чем на четверть аршина. И упал на землю с вытянутыми перед собой руками в тот самый момент, когда Прасковья вбежала в колышущееся жёлто-оранжевое марево.

Отчаянная надежда возникла было в душе Ивана: быть может, ведунья Прасковья сумеет попасть в усадьбу без всякого вреда для себя, как это удалось Эрику? Или, на худой конец, её отбросит назад, как самого Ивана. Однако эта надежда тут же и растаяла – в буквальном смысле.

Жёлто-оранжевая раскалённая завеса вдруг изменила цвет: сделалась беспощадно-белой, как пыточный инструмент в руках палача. И в этой белизне тело Прасковьи обратилось в ничто – просто перестало существовать. В один миг, без дыма и пламени. И лишь поношенные кожаные ботинки, свалившиеся, должно быть, с её ног в последний момент, остались лежать в двух шагах от усадебной ограды: подошвами друг к другу, с завязанными шнурками.

5

Зина отвела руку от лица, едва услышала предостерегающий возглас своей бабки Агриппины. Так что видела жуткое сожжение Прасковьи. И, самой себе ужасаясь, испытала неимоверное облегчение, когда не ощутила запаха горелой плоти, какой сопровождал гибель несчастной Тельмы. Должно быть, запах этот распространялся лишь в ту сторону, откуда перемещалось сожжённое существо.

«Хорошо хоть, Антип не увидел этого», – только и подумала девушка.

Она оглянулась на Никодима и Ермолая Сидоровича. Те, как и она сама, успели уже открыть глаза и теперь торопливо крестились, бормоча что-то себе под нос – вероятно, молясь. Эрик, тоже ставший свидетелем случившегося, стоял, широко расставив лапы. И неотрывно глядел в сторону пролома в ограде, который, забрав свою жертву, утратил солнечный оттенок – приобрёл белый цвет, как его приобретало всё, что имелось в усадьбе.

Кот выглядел не столько напуганным, сколько ошеломлённым. Постояв неподвижно с минуту, он осторожно, крадущимися шагами, двинулся к ружью, что лежало на земле. Его дуло Рыжий тщательно обнюхал, с явным отвращением фыркнул и мотнул башкой. А потом рысцой подбежал к Зине, поднялся на задние лапы, передними опёрся о её прикрытые юбкой колени и проникновенно заглянул ей в глаза. И Зина, уж конечно, немедленно взяла его на руки и принялась почёсывать ему за ушами. Хотя бы это приносило ей некоторое успокоение. А Эрик запрокинул морду и несколько раз громко, с декламаторской артистичностью, мяукнул. Кот явно хотел намекнуть ей на что-то, выразить своё мнение насчёт всего происходящего. Но уразумел, что Зина его не понимает, и глянул на неё с нескрываемой досадой.

Да она и сама на себя досадовала. Девушка помнила, что хотела расспросить управляющего о его последнем разговоре с Варварой Михайловной Полугарской. Помнила, что хотела посоветоваться с Ванечкой относительно загадки, которую ей загадал ночной призрак. Однако всё, что она могла сейчас выговорить, это строку из Псалтыри:

– Всесожжения не благоволиши… Всесожжения не благоволиши… [5]

Неизвестно, сколько раз подряд Зина повторила бы её. Это было сродни наваждению; все остальные слова дочка священника словно бы позабыла. Но тут к месту всесожжения направилась её бабушка Агриппина Ивановна. По пути она чуть задержалась возле старых башмаков, потерянных Прасковьей, но потом просто переступила через них. И остановилась лишь в шаге от ограды, будто зная наверняка, где заканчивается безопасное пространство. А потом и Ванечка подошёл к Зининой баушке. Но встал не рядом, а примерно в шаге от неё. И при виде них Зина сумела-таки прервать свою литанию – замолчала.

– Вот что, внучка… – сказала Агриппина, и ей пришлось откашляться: в голосе её возникла непривычная хрипотца. – Ты должна вернуться в дом. И те, кто с тобой, тоже должны вернуться под крышу. Мы отыщем способ всех вас выручить, обещаю. Но сейчас никому в усадьбе стоять под открытым небом нельзя. А вот вы, Афанасий Петрович, – она лишь чуть-чуть повернула голову к бывшему управляющему, словно у неё имелись глаза на затылке, – стойте там, где стоите сейчас! Да и говорить пока что ничего не нужно – помалкивайте!

И господин Воздвиженский, который только что робкими шажками, пятясь, отходил от пролома в ограде, застыл на месте. Будто приклеился к земле. На Агриппину Ивановну он взирал в безмолвии и с неприкрытым ужасом.

А Ванечка между тем сказал:

– И ещё, Зинуша, отправь кого-нибудь поискать пистолет, который выбросил тот господин – дознаватель Левшин. А если тот найдётся, оставь его у себя.

По тону его было ясно: в вероятность обнаружения пистолета он почему-то верит мало.

Глава