Русь - Виталий Манческо

брусчатке, в обратную сторону от машины. Когда оглянулась, спустя шагов двадцать-тридцать, то один из верзил увидел меня, да погнался следом, но как-то вяло, не быстро, второй в машину полез, а народ что ехал со мной так и продолжал покорно сидеть в кузове черной машины, ожидая дальнейшей судьбы. Не знаю сколько, но долго я бежала, совсем не чувствуя устали, а когда остановилась и оглянулась вокруг, то никакой погони за мной уже не было. Бродила я до глубокой ночи, пока квартиру коллеги бывшего не отыскала – Димы Курникова, мы с ним ещё в газете трудились, в «Деревянной Правде». Дима тоже, давно по профессии не работал и трудился на тот момент санитаром, в психиатрической клинике. С его слов, работа была не тяжелая и даже приносила ему какую-то радость, только вот, как былые времена вспомнили с ним, так и пропал у него задор санитара. Загрустили мы с ним по прошлому, выпили водки и до рассвета тогда, вспоминали былое. Он-то и помог мне в Северное Княжество уехать, а как здесь оказалась, так ничего другого, как тем же самым заняться я не придумала. Только ведь я не такая совсем, верите вы мне, не такая я…

– Приехали барин! -прервал повесть Яков.

– Ага, -буркнул Данила и оглянувшись по сторонам, словно очнувшись от сна, спросил у извозчика: -Давно здесь стоим-то?

– Да, пару-минут как подъехали, -ответил извозчик.

– Обожди Яков немного – дай поразмыслить.

Данила протер глаза, выдохнул впечатления и взглянул на Любовь: осанка её была грациозно вытянута, а глаза, с какой-то надеждой, смотрели в его сторону. Ещё в середине её повести, какое-то чувство жалости поселилось в нем, ему захотелось помочь женщине, вытянуть её из болота, но кроме слов у него ничего не было. Можно было конечно, попробовать, предложить ей работу в его магазине, но делать этого он не стал, какие-то сомнения удерживали его от этого шага и колебания эти объяснить он не мог, просто чувствовал, что делать этого ему не стоит. «Да и она, вряд ли ожидает этого предложения, зачем ей такое?.. Слишком уж она много видела в жизни, из облаков в грязь упала и едва ли её корм земной соблазнит. Да уж, жизнь вещь изменчивая. Но что виной этому, ведь не все в воле людской? Сначала вступил в лужу, потом одной ногой в грязь, следом вторую испачкал и оглянуться не успел, как измазан ею уже до макушки. И это человека уже никак не смущает, вот лужа смущала, ботинок в грязи был не приятен, а коль по уши в болоте стоишь, то это нормально – привык как бы, смирился. Привычка, именно она, самый коварный наш враг. Сила её велика, а хитрость совсем незаметна, она подобно невидимой паутине окутывает сущность людскую и меняет её по подобию своему. Мозг втягивается абсолютно во все: хорошее, сомнительное, плохое и даже в откровенное зло. Именно благодаря привычке – зло становиться нормой», -размышлял Данила. Секунды размышлений превратились в минуту, а минута растянулась вязкой древесной смолой и каждый взгляд его, стоило ему только упасть на Любовь, наполнялся неистовым вожделением к её стройному телу; однако страсть эта длилась всего лишь мгновение, на смену ей, практически сразу, пришло лютейшее отвращение, словно по телу его одновременно пронеслась тысяча скользких червей, выбравшихся на свет из переполненной компостной ямы; но и омерзение это длилось всего лишь мгновения, на смену ему вновь приходило сочувствие. И вновь, все по кругу: сострадание, одержимость, грязь, сожаление, страсть, мерзость…

По салону машины распластался приятный аромат вишни, а следом за ним залетел речной бриз; Яков сделал несколько жадных затяжек своей резной трубкой, отложил её в сторону (на торпеду машины) и вдоволь да с наслаждением, легкие его набрали свежего воздуха. Руки Любы скользнули в свою мокрую сумку, очевидно тоже намереваясь достать свой мундштук, но доставать ничего не стали; фигура её словно замерла, лицо застыло в каменном изваянии, а глаза даже не смея моргнуть смотрели вперед. Совсем не торопясь, Яков разворачивал шелестящую обертку черного цвета с красной надписью «Русь». Глаза Любы расширились, лицо покрылось пурпурным румянцем, уголки рта непроизвольно содрогнулись жадной улыбкой, а в горло провалился тяжелый комок. Развернув этикетку и будто наслаждаясь грядущим моментом, Яков вертел леденец пред своими глазами; через зеркало заднего вида, на устах его, светился хищный оскал. Бесконечные пять секунд времени крутил он в руках карамель и за это время, Данила как следует рассмотрел конфету в грубых пальцах извозчика: розовая, почти телесного цвета конфета, имела выступающие синие прожилки которые казалось пульсировали, а утолщенный край леденца имел совсем другой цвет, почти красный и головка эта словно дышала, она содрогалась, стараясь как можно быстрее запрыгнуть в ближайший открытый рот. Только сейчас он заметил поразительное сходство конфеты с тем что видел каждое утро и ещё по шесть-семь раз на день. Лицо Данилы совсем непроизвольно начало кривиться веселой улыбкой и легкий смешок вот-вот готов был прорваться наружу.

Яков положил леденец в рот и причмокивая начал сосать. Люба словно начала пробуждаться с гипноза: не отрывая взора, глаза её моргнули раз, следом второй, потом начали хлопать один раз в секунду, а горло её шумно и едва успевая глотало потоки слюны. Слушая нескрываемые и весьма громкие причмокивания, смотря на одолевающий Любу мандраж, губы Данилы уже сплелись широкой улыбкой, которую он уже не скрывал. Пальцы женщины, с неистовой силой, впились в кожаное кресло на котором она сидела, вены на висках подобно стальным канатам разрывали нежную кожу, пот градом потек по лбу, носу, щекам. Молниеносно она оказалась на коленях, руки начали рвать рыжие кудри, царапать грудь, все тело дрожало и с надрывом в голосе, она начала взывать к Якову:

– О боже! У тебя есть, вижу что есть… дай мне хоть одну, всего лишь одну! Умоляю, дай мне конфету, всего лишь одну, будь милостив, проси что хочешь, всё сделаю! Слышишь всё… всё сделаю! Дай мне только конфетку, умоляю тебя дай мне, дай!..

– Ах ты подстилка уличная, ты ещё и подсела, -мотая головой буркнул Яков и причмокнув леденцом обратился к Даниле: -Гнать её надо барин, гнать!

– Так гони, гони -царапая себе грудь взмолилась женщина. -Можешь использовать меня, что хочешь делай со мной, что хочешь, слышишь… Леденца только дай! Умоляю тебя, заклинаю всем что тебе дорого, дай мне хоть один леденец, дай мне, дай…

В одночасье, былой задор и веселье прошли, на смену им пришла некая жалость и сострадание, которое впрочем граничило с брезгливостью да презрением и вот-вот готово было сорваться в их пропасть. Рука Данилы скользнула в карман и нащупала в нем горсть конфет, вытащив наружу две карамельки он протянул их беснующейся Любе.

– На, держи вот! -уста Данилы попытались выразить добрую улыбку, однако вышла неуверенная и какая-то надменная ухмылка.

– Ааа… Русь… Рус… ру… -начала несвязно вопить женщина.

После она вырвала из рук конфеты и не снимая обертки, начали пихать их себе в рот. Одна из конфет упала на пол, отскочила к ногам Данилы; он попытался было отодвинуться, но совершенно случайно, нога его опустилась на конфету и растоптала её. Разжевывая конфету в бумажке, скрипя зубами и мусоля этикетку во рту, она бросилась к ногам Данилы, туда где валялся раздавленный леденец. Дрожащими руками она развернула обертку и начала сыпать осколки леденца себе в рот, добрая половина которых просыпалась на пол, прямо к ботинкам Данилы. С безумными глазами она бросилась вниз, припала к грязным ботинкам, начала лизать их подошву.

Данила смотрел сверху вниз не испытывая ничего кроме отвращения, острого омерзения, подобно тому как стекло назойливо ерзает по стеклу; где-то вдалеке витал ещё стыд, но лишь зато, что ещё пять минут назад он готов был её трахнуть.

– А ну-ка барин, сейчас-то я её выкину! -отворив задние двери и взяв