Беглый - Дмитрий Шимохин

Софрон опешил, схватился за затылок, глаза его округлились от неожиданности и боли. Злорадство с его лица как ветром сдуло. Остальные тоже замерли, не ожидая такой быстрой реакции.

А я уже разворачивался к Титу.

— Ну что, долго тебя ждать? Заснул, что ли? — Голос мой был спокоен, но в нем звенела сталь.

Тит, не раз видевший меня в деле, может, и отступил бы, если бы не ярость, кипевшая в нем. Природное упрямство и осознание своей физической мощи не позволяли ему так просто сдаться без боя. Взревев, он, как разъяренный медведь, попёр напролом, рассчитывая на свою огромную, почти нечеловеческую силу и вес. Его первый удар — размашистый, тяжелый, как замах бревном, — просвистел в каких-то сантиметрах от моей головы. Я легко уклонился.

Пока Тит по инерции проваливался вперед, я мгновенно сократил дистанцию. Вместо того чтобы пытаться бороться с ним в открытую, где масса давала бы ему преимущество, я атаковал уязвимые точки. Короткий, жесткий джеб левой — не столько для урона, сколько для отвлечения — и тут же правый хук точно в челюсть. Голова Тита мотнулась, но он устоял, лишь яростно взревев от боли.

Чуть придя в себя, он снова ринулся на меня, выбрасывая вперед свои огромные кулачищи. Я ушел в сторону нырком, пропуская его удар мимо, и тут же всадил серию коротких, но очень болезненных ударов по корпусу: два быстрых тычка костяшками пальцев под ребра, от которых у него перехватило дыхание, и резкий апперкот в солнечное сплетение. Тит согнулся, захрипел, хватая ртом воздух.

Я не дал ему опомниться. Понимая, что такой гигант может прийти в себя и снова представлять угрозу, я использовал момент. Поймав за руку, когда он инстинктивно попытался прикрыть живот, я рванул его на себя, одновременно подставляя бедро. Классический бросок через бедро из самбо, отточенный до автоматизма. Даже с его весом это получилось на удивление легко — и здоровяк Тит мешком рухнул на землю.

Удар был такой силы, что из его легких вышибло остатки воздуха. Он лежал, тяжело дыша и пытаясь подняться, но ноги его не слушались. Я подошел и спокойно наступил ему на грудь, не давая подняться.

— Хватит… твоя… взяла… Курила… — прохрипел он, отплевываясь кровью и грязью. — Сдаюсь…

Я убрал ногу и оглядел ошарашенных товарищей. Софрон, потирая затылок, смотрел на меня с нескрываемым изумлением и даже некоторым испугом. Изя выглядывал из-за спины Сафара со смесью панического страха и подобострастного восхищения. Левицкий, единственный, кто сохранял внешне аристократическую невозмутимость, внимательно наблюдал за происходящим, но в глазах его читался неподдельный интерес и, кажется, даже толика одобрения. Тит с трудом перевернулся и сел, ошалело тряся головой.

— Ну что, есть еще несогласные с моими условиями распределения паев? — спросил я как можно спокойнее, стараясь отдышаться. Все молчали, потупив взор. — Вот и отлично, — кивнул я с удовлетворением. — Значит, договорились раз и навсегда. Работаем все вместе, честно и делим добычу по справедливости, как я сказал. И никаких больше споров, обид и недомолвок. Мы теперь одна артель и выжить здесь, в этой тайге, сможем только вместе, помогая и доверяя друг другу. Всем ясно?

Казалось, конфликт был полностью исчерпан и справедливость восторжествовала. Но Захар, который все это время сидел молча, не поднимая головы и не вмешиваясь в происходящее, вдруг медленно поднялся на ноги. Лицо его было бледным и каким-то незнакомым, отстраненным.

— Спасибо тебе, Курила, атаман наш, за доброе слово, — сказал он тихо, и голос его дрожал от затаенной, глубокой обиды, которую не смогли скрыть даже мои слова. — Только… не надо мне вашей артельной доли. И в артели вашей я состоять больше не хочу. Стар я стал для всей этой брани, да и, видно, не ко двору здесь пришелся. Пойду я один. По-старинке, по-старательски, как деды наши хаживали. Лоток у меня свой есть, кайло да лопата тоже найдутся. Авось, и мне, старику, еще улыбнется удача на Даурской землице. Прощайте, братцы! Не поминайте лихом…

Он круто повернулся и, не глядя ни на кого из нас, нырнул в шалаш, собирать вещи. Недолго покопавшись там, вышел, оглянулся на нас, перекрестился и медленно пошел прочь от костра, в сторону темнеющего ручья, унося с собой свой небольшой узелок с пожитками. Мы смотрели ему вслед, и на душе у меня было тяжело и как-то неуютно.

Я хотел как лучше, а получилось, что Захар все равно не захотел работать с людьми, показавшими своё к нему отношение. А ведь он не подводил, честно тянул свое и даже про оставшееся не заикнулся.

Чертовски жаль: Захар, который так много для нас сделал и на чьи знания я все-таки рассчитывал, решил уйти старательствовать в одиночку. Но зато Софрон и Тит были довольны. Хоть что-то сегодня произошло по-ихнему!

Я же лишь сплюнул и ожог обоих взглядом, заставившим их сжаться.

Так или иначе, а надо было двигаться дальше.

На следующий день поутру я отправил людей копать «лягушки» — небольшие промыслово-разведочные ямы, или шурфы, как их называли старатели. Мы начали с того места, где Анга указал на выход ручья, и постепенно двигались вверх по его течению, закладывая шурфы через каждые полсотни шагов, то на одном берегу, то на другом. Работа была тяжелой, монотонной. Тит и Софрон, как самые сильные, долбили каменистую почву, я оттаскивал ее к ручью и промывал в лотках, Левицкий с Изей отвечали за лагерь, готовили еду и чинили инструмент. Сафар же занялся охотой.

Мы кочевали вверх и вниз по ручью, как неприкаянный цыганский табор, оставляя за собой унылую цепочку свежевырытых, но совершенно пустых шурфов. Мы копали, не разгибая спины, промывали тонны земли, снова копали — и все без толку. В нашей маленькой, измученной тяжелой работой и лишениями артели нарастало глухое уныние, апатия и недовольство.

А золота все не было и не было. День за днем мы закладывали новые и новые «лягушки», промывали грунт, с замиранием сердца надеясь найти на дне лотка золотые крупинки, затем переходили на новое место, где все повторялось за снова — и опять безрезультатно. В лотках оставался только черный шлих, мелкий гравий да редкие блестки пирита — «мышиного золота», как его презрительно называли когда-то на Каре. Настроение в артели падало. Начались сомнения, перешептывания.

— Слышь, Курила,