Река Великая - Максим Николаевич Николаев

бабки внуков пугали, Маша даже в детстве их не боялась. Но сейчас ей вдруг сделалось жутко. Если б не полицейское сопровождение, то она уже давно бежала б домой, прихватив с собой Генку.

Следователь Игорь первым подошел к двери большого сруба и подергал дверь. Кто-то подал старейшине ключ. Тот потеснил следователя, сунул ключ в скважину и, не поворачивая, вдавил до щелчка.

— Русский замок, — объяснил он. — В старину по всей Европе не хуже русских пряслиц ценились. Даже халифы испанские для своих сокровищниц у наших купцов их заказывали, другим не доверяли.

— Сами, что ли, изготавливаете?

— Сами. Еще до перестройки старый Пересвет, наш кузнец, сварганил.

Святовит открыл дверь и жестом пригласил гостей в отворившийся мрак.

— В бытность лодки и сети здесь хранили, да прочую снасть, пока сарай поменьше не построили, — слова старейшины эхом отдавались от бревенчатых стен. — В перестройку придумали для рыбхоза свой клуб сделать. Собрания проводили. Приезжал профессор из института, историческую лекцию читал. Еще танцы раз или два были. Проектор хотели купить, чтоб кино показывать, да всё откладывали, а потом в половодье проводку залило.

Темноту несколько раз разрезала молния фотовспышки. Лучи двух фонарей обшарили сначала пол, потом пустые стены. Генка, которому уже наскучило мероприятие, недовольно пыхтел в темноте рядом с Марией.

— А здесь у вас что, Ленин стоял? — Майор Копьев подошел к каменному постаменту в середине зала.

— Он самый, Владимир Ильич, Царствие ему небесное. — Святовит не заметил усмешки в голосе полицейского и мелко закрестился. — Статуя из гипса была. Мальчишки уронили, раскололся. В 90-е всё рушилось…

На очереди за клубом — морозильная камера, куда обысковая группа попадает через двор и узкий пропахший рыбой тамбур. Внутренняя железная дверь сантиметров в пять толщиной открывается со скрипучим морозным вздохом.

У Марии зуб на зуб не попадает в холодильнике. Генка — помясистей, и пока держится, хотя нос уже покраснел как у Деда Мороза. Следователи и полицейские осматривают стеллажи с рыбой. Заметивший что-то на одной из полок, Копьев сдвигает вбок ящик с замороженными щуками. В нижнем под щуками ящике сложено с десяток бутылок, покрытых инеем, с одинаковыми этикетками.

— Водка? У вас разве не сухой закон в общине?

— В лечебных целях используем. Невзор, лекарь наш, занимается.

В дальнем углу были сложены грудой пустые ящики из-под рыбы. Когда мужчины разобрали этот завал, то обнаружили под ним квадратный люк с железным кольцом-ручкой.

— Вниз электричества не проводили, — предупреждает старейшина, изо рта у него вырывается облако пара.

Полицейские снова включают свои фонари. В подвальный коридор глядят шесть одинаковых дверей с засовами. Копьев открывает ближнюю из них. Взглядам открывается пустая камера площадью метров в шесть. На пороге майор опускается на корточки и проводит пальцем по цементному полу.

— Недавно уборка была. А это, похоже, для подачи еды, — не поднимаясь, он трогает щель в двери на уровне пояса.

— Игорь, вызывай экспертизу, — командует начальница Травина.

В темноте вспыхивает экран телефона.

— Поднимусь. Сеть не берет.

Старейшина спустился по лестнице последним и старается не прослушать ни слова из того, что говорят. Рядом с ним в темном узком проходе стоят соседи-понятые. Чтобы пропустить следователя наверх, всем троим приходится посторониться.

Полицейские уже в следующей камере:

— Здесь тоже убирались.

Ясно дело. Старухи с утра на совесть постарались. Он сам обошел всё, проверил.

О том, что будет обыск у них на пристани, Дим Саныч предупредил еще накануне. В темнице оставался единственный пленник, из Огурцов, ни живой и ни мертвый: накануне разбил себе голову о каменную стену: то ли в горячке, то ли нарочно. Старейшина надеялся, конечно, что до темницы полицейские не доберутся, но все-таки поручил Людмилу с сыном избавиться от пленника, дал им кистень. Не зря, выходит. Теперь главное — всем молчать.

* * *

Июльским вечером в воздухе стоит тишина, и только поскрипывает в траве кузнечик, да еще где-то мурлыкает робко лесная голубка. На берегу шевелится заросль ивняка. Из листвы показывается голова Зинаиды Михайловны в платочке приятной летней расцветки, а потом и вся она целиком, круглая и ладная под стать своему деду старушка.

— Вернулись?

— Вернулись.

— И что?

— И то!

— Что, то?!

Она победно глядит сверху вниз на мужа-старика, который стоит перед ней у берега по пояс в воде. В мокрой бороде запутался клочок коричневой тины.

— На пристани милиционеры подземную тюрьму нашли.

— Про тюрьму — это милиционеры сказали? Или Машка сама придумала? — всё еще упрямо не верит Максим Пахомыч.

— Ничего они не сказали, но Святовита при ней в машину посадили, даже в избу за вещами зайти не дали.

— А Богуслав?

— Бабы говорят, что он еще на той неделе из деревни уехал. В Москву на заработки подался, маршрутку водит.

— Брешут, небось?

— Да к бабке не ходи! Святовит при всех звонил ему: телефон недоступен. Еще Умилу видела Машка и говорит: как сдуревши, к милиционерам в одной ночнухе вышла. Видно, что не запросто так. В наше время еще про эту белую «Газель» говорили! А у тебя все вокруг дураки и пьяницы.

— А что, не правда?! И при совхозе добра не было, а нынче одни Парамоновы из приличных остались. Надоела уже эта деревня!

— В городе будто не пьют?

— Пьют, да не так.

Максим Пахомыч снова наклоняется к воде. Вдруг лицо его, покрытое пòтом, принимает сосредоточенное выражение. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами, пытается достать что-то из-под корней ивняка.

— Да что ты его рукой тычешь? Уйдет!

— Не уйдет. Куда ему уйти? Он под корягу забился. Скользкий, зараза, и ухватить не за что.

— Ты за жабры хватай, за жабры!

— Нет у него жабер!

— Как нет?!

— Сам не пойму!

В толще воды Зинаида Михайловна замечает движение крупного существа:

— Ушел! Говорила же!

Старик кричит, и Зинаида Михайловна не может взять в толк, отчего так громко. Эка беда, налима упустил! Будто в первый раз! Но тут вместе со снопом брызг из воды поднимается половина руки старика. Кровь из культи бьет как из садового шланга. Зинаида Михайловна не раздумывая бросается в реку.

Целой рукой Максим Пахомыч цепляется за траву на берегу. Бабка в воде пихает его под зад. Кабы не раскараваился он так на старости лет, или она была б помоложе, то оба остались бы живы, но сил в бабкиных руках не хватает, чтобы вытолкать своего деда на берег.

Челюсти с двойным рядом зубов вгрызаются ей в живот. Зинаида Михайловна теперь сама кричит от невыносимой боли и под водой бессильно лупит по хищной