Река Великая - Максим Николаевич Николаев

делают, что молвить стыдно. Палачи были то ли животные, то ли люди, ликом черные, как покрышки. Одни ревели как скоты и звери, другие лаяли как псы, иные выли как волки, а другие ворчали как свиньи.

На страдальцев указывает мне ангел и говорит такие слова: «На вечные муки обречены сии души. Вот и с тобой, как помрешь, то же самое делать будут». «А за что так?» «А за то, — отвечает, — что, пока христиане свой хлеб в поте лица добывают, ты в праздности околачиваешься. Деньги от мужа взяла — и пошла в ларек. Не подумала ни разу о том, что цена этим деньгам — кровь невинная. Христос — бог человеческий, а Ящер ваш — бог звериный, вот и будет каждому по вере его. Ну а ежели в рай хочешь попасть, как срок придет, то ступай к иерею христианскому и крестись от него, а он научит тебя пути спасения». Спрошу, думаю: «А можно ль самой как?» «Нет, — отвечает, — самой неможно. Священника православного ищи».

После этих слов я ото сна пробудилась. Только поняла, что не простой это сон был, а сонное видение. Первые дни после родов с постели встать не могла, а, как поправилась, то солгала, что отец Власий спрашивал меда для Никитки, и пошла к нему просить, чтоб крестил меня. Взял он всё, что для таинства полагается, и совершил обряд святой. При крещении нарек меня Павсикакией, что означает «прекращающая порок». Причастились с ним вместе святых таинств. Я домой пошла, а он остался дальше один вино пить, радуясь тому, что душу новую от зла отвратил. Потом еще ходила к нему пару раз духовные беседы беседовать.

— Иконы он тебе дал?

— Он.

— А другие пьяницы из Дионисийского монастыря тоже в сговоре?

— Не ведаю я про сговор, — быстро и, не глядя в глаза мужу, заговорила Любава. — И если бы ведала, то всё рассказала бы, не стала бы родне вредить. Библию сама я не читала, но батюшка Власий мне объяснял, что в ней так и сказано: почитай отца своего, и мать свою, и возлюби ближнего как самого себя.

— Всю жизнь собиралась в своей новой вере таиться?

— Думала, дождусь, пока Златка подрастет, и в Псков уеду.

— Будет ли, куда ехать? — старейшина мрачно усмехнулся. — Новолуние — через две ночи.

Молодая жена опустила глаза. Муж нервно накручивал на палец длинный ус. Невзор отгонял пчелу, которая с его пасеки залетела в дом соседей, и теперь крутилась над кружкой с душистым квасом.

Святовит обернулся к дочери. Та своим детским умишком не могла понять, за что ругают мать, и тихонько плакала на печи.

— Златку не отдам тебе, и не проси!

— Как же без матери?..

— Так же, как я рос! — Он ударил кулаком по столу. — У Славичей вместо тебя Ладку возьму. Дура, как ты, но помоложе и пожирней. Ты — катись, куда хочешь. Своими руками сундук до большака снесу, только на сообщников сперва укажи.

— Говорю же, не ведаю…

— Хватит! Наслушался! — Он снова посмотрел на дубовый пест на столе и снова передумал. — В амбар пойдешь. Там будешь сидеть, пока язык не развяжется.

По старинам изувера дòлжно было живьем сжечь по частям, и, когда Святовит заговорил об изгнании, Невзор было успокоился, но теперь вина снова душила его:

— Может, зря ты ее казнишь? У Власия целый монастырь есть в подмогу. Были б у него виды на нашего Ящера, то справился бы и без Любавки. Да и не кудесник он, чтоб сновидение на нее нарочно наслать, а простой поп.

— Коли не она, то кто?

— Да мало ль.

* * *

В черном платке и в старомодной юбке Зинаида Михайловна Дубенко стоит перед единственным аналоем в церкви и держит горящую свечку в одной руке, а другой — крестится в положенных местах поминальной службы. Иногда беззвучно, одними губами она шепчет какие-то слова: то ли свое что-то, то ли повторяет слова молитвы за Власием. Кроме них двоих, людей в храме святого Дионисия нет.

Настоятель с утра еще знал, что она придет: годовщина нынче у дочки: то ли сорок один год, то ли сорок два. Померла от перитонита. Совхозный фельдшер аппендицит проглядел. Когда в город в детскую больницу ее привезли, то уже поздно было. «Молимся о упокоении души усопшей рабы Божией Надежды, и простится ей всякому прегрешению, вольному же и невольному». Пять лет ребятенку было. Нынче бы спасли, ясен Бог.

Пометки Зинаида Михайловна носила трижды в год: на день рождения, на день упокоения и на Духов день. А Максим Пахомыч — тот на службы даже в великие праздники не хаживал. До пенсии он в совхозе работал в конторе бухгалтером, образованный человек, коммунист, не веровал, и дочку один дома поминал.

Церковь подсушило за июнь, и пахло внутри деревом, а не тленом, как всю весну. На будние службы Власий ладана не курил, но для Зинаиды Михайловны не пожалел бы, если б кадило было. Собирался на Троицу купить, но пришлось вместо этого менять индитию в алтаре: горящую свечку уронил случайно на престол.

Когда были дочитаны завершающие слова ектении, Зинаида Михайловна в последний раз осенила грудь крестом, вставила свою горящую свечку в подсвечник перед реликварием с валенками святого Тарасия и тихонько пошла к дверям. Проводив ее взглядом, Власий направился к алтарю, где всё уже было готово для вечернего причастия.

Из двух ангелов на створках царских врат, один из которых поднимал чашу с вином, а другой был со старинной книгой, Власий перекрестился на того, что с чашей, отворил двери и чуть не вскрикнул, когда увидел внутри чужака. Требник выпал из рук на пороге.

— Людмил, ты?! Тьфу ты, Господи!

Настоятель вспомнил о том, что стоит в алтаре, и с виноватым видом осенил себя крестным знамением. Наклонился за книгой, поднял ее и смел полой рясы пыль с ветхого переплета.

Алтарь храма святого Дионисия был крохотен и беден, всего с тремя маленькими иконами на бревенчатых стенах. Маленький жертвенник перед окном был завален церковной и мирской утварью. Через проход от него в середине алтаря стоял высокий престол. На нем и восседал Людмил Асич, брат лекаря Невзора. Ноги в сапогах из коричневой кожи у него не доставали до досок пола и болтались в воздухе.

Как попал он сюда, Бог весть. Разве что до вечерни еще забрался, и под жертвенником прятался, пока Власий готовился к службе. Настоятель уже собрался попенять кощуннику, но передумал, когда