Рождение звезды 2 - Асаэ

Звучало много песен в этот вечер, Такие как "Темная ночь" в исполнение Марка Бернеса, была и Бель ведь людям хотелось слышать не только о войне, много прекрасных песен прозвучало.

И вот настал финал. Еще не стихли последние ноты "Кукушки", как со стороны кулис на сцену мощным, неудержимым потоком выплеснулся сводный хор. К Александру присоединились все советские артисты: Бернес, Магомаев, Высоцкий, Хиль, Мулерман, Святозарова, вышла и Мирей. Они встали плечом к плечу, единой стеной.

Раздались первые, узнаваемые с первого аккорда, звуки «Chant des Partisans» — гимна французского Сопротивления. Суровый, мужественный, как удар сердца подпольщика. Его подхватили тысячи голосов на Марсовом поле. Люди вскидывали сжатые кулаки, их глаза горели огнем давней, но не забытой ярости и гордости.

И прежде чем песня успела закончиться, мощно, перекрывая всё, ворвался маршевый ритм в будущем знакомый каждому человеку нашей Родины. Это была «День Победы» Тухманова. И запел ее не кто-то один — запел Весь хор, советские артисты и французские, на двух языках куплет на русском сменял куплет на французском, создавая невероятное, единение.

На экранах — кадры ликования 1945 года. Цветные, раскрашенные лучиками надежды: объятия на улицах освобожденного Парижа и безумное, счастливое веселье на Красной площади. Советский и французский солдаты обнимаются, целуются, плачут от счастья. Это был апогей, катарсис. Вся толпа, от ветеранов до детей, пела, плакала и смеялась одновременно, это было одно огромное, эмоциональное, ликующее существо.

Апофеоз стих. Сцена вновь погрузилась в темноту. Грохот аплодисментов катился по полю, казалось, он никогда не кончится. Но Саша снова вышел вперед его освятил луч софита. Поднял руку. И снова наступила та самая, звенящая тишина.

Он медленно вернулся к роялю. Сесть. Положил руки на клавиши. И он начал.

Сначала это была тихая, трепетная фортепианная тема, похожая на первые робкие лучи солнца после долгой ночи. Это были первые ноты «Victory» от Two Steps From Hell.

И на экранах ожила история общей борьбы. Воздушные бои. «Яки» с красными звездами и истребители «Нормандии-Неман» в едином строю, рассекающие облака. Крупно — усталое, но озорное лицо французского летчика, машущего советскому товарищу. Партизанская борьба. Теневые фигуры на улицах Парижа, взрывы мостов, ярость и отвага в глазах бойцов Сопротивления. Танковые сражения. Лавина советских Т-34, несущаяся по снежным равнинам, и тут же — французские танкисты, сражающиеся в Арденнах.

Музыка нарастала. К роялю присоединились скрипки — их выхватил свет, смычки взмывали, как клинки. Потом вступили виолончели — их глубокий, суровый голос был голосом земли, принимающей павших. И вот уже гремит весь оркестр, и мощный хор обрушивается на толпу не звуком, а самой Силой.

Музыка больше не звучала — она жила. Она поднималась от сцены, простиралась над ошеломленным Марсовым полем, как сияющая звуковая арка, ударялась о каменные груди Военной школы и Дома инвалидов и уходила в самое сердце ночного неба, к звездам, чтобы рассказать и им историю человеческого мужества.

В VIP-ложе: Шарль де Голль сидел неподвижно, как изваяние. Его знаменитый профиль был обращен к экрану, где шли кадры с его собственным триумфальным входом в освобожденный Париж. Из-под нависших век скатилась скупая, соленая слеза генерала. Он не смахнул ее. Леонид Брежнев сидел, откинувшись на спинку кресла, его лицо было красно от сдерживаемых эмоций. Он сжал кулак и тихо, в такт музыке, бил им себе по колену, беззвучно шепча: «Наши... Это все наши ребята...»

За кулисами: Великие артисты забыли о своем статусе. Магомаев стоял, заложив руки за спину, его гордая голова была высоко поднята, а в глазах стояли слезы. Высоцкий прислонился лбом к косяку, его плечи слегка вздрагивали — он проживал каждую ноту, каждый кадр, как свою личную боль. Бернес курил, зажмурившись, и дым выходил у него неровными струйками. Хиль и Святозарова стояли, обнявшись, как дети, не скрывая потока эмоций.

А музыка летела ввысь, победоносная, трагическая и прекрасная. Она была памятником. Высеченным не в камне, а в самом воздухе, в сердце каждого, кто ее слышал. Она была клятвой. Клятвой помнить.

Когда смолк последний, титанический аккорд, и грохот аплодисментов начал стихать, наступила не тишина, а нечто иное. Воздух над Марсовым полем звенел. Звенел от только что отзвучавшей мощи, от испарений тысяч слез, от выдохнутых одновременно облегчения и восторга. Это был густой, напоенный эмоциями туман, в котором медленно тонули огни Эйфелевой башни.

За тяжелым бархатным занавесом, в полумгле закулисья, царила сюрреалистичная картина. Здесь пахло потом, нагретым металлом софитов и озоном от перегретой аппаратуры. Техники и ассистенты застыли на своих местах, словно статуи, не решаясь нарушить возникшую хрупкую границу между только