Рождение звезды 2 - Асаэ

Машина тронулась, плавно выезжая на ленинградское шоссе. За окном поплыл знакомый, но почему-то подзабытый за время короткой командировки пейзаж. Рекламные щиты с призывными лозунгами («Слава КПСС!», «Наши цели ясны, задачи определены!»), строгие прямоугольники новых панельных пятиэтажек, утопающие в молодой майской зелени. Детишки гоняли мяч на поле у школы, старушки сидели на скамейках, греясь на солнце. Обычная московская жизнь, идущая своим чередом.

Но теперь Александр смотрел на нее иначе. Его взгляд, натренированный парижскими впечатлениями, выхватывал контрасты. Не убогость — нет, а именно иную эстетику, иной ритм. Там, в Париже, все было хаотично, пестро, исторично. Здесь же — монументально, упорядоченно и с размахом, рассчитанным на века. Яркие клумбы у Дома культуры, идеально прямые линии бордюров, четкие буквы на вывесках.

Он ловил себя на том, что ищет глазами уличные кафе, шумные толчки на тротуарах, но видел лишь размеренное, неторопливое движение. И в этой размеренности была своя, суровая поэзия. Поэзия силы и порядка, в которой ему теперь предстояло существовать.

В салоне царило молчание, нарушаемое лишь ровным гулом мотора и изредка — безупречно вежливыми репликами Виктора Сергеевича, который, казалось, чувствовал обязанность заполнять паузы.

— Ожидаем теплую неделю. Для мая — вполне сезонно.

— На Ленинском проспекте завершают озеленение. К Первомаю, конечно, не успели, но к сессии горкома — точно сдадим.

Анна Николаевна вежливо кивала, поддакивала: «Да-да, конечно, как важно». Александр больше молчал, погруженный в свои мысли. Он поймал взгляд бабушки в отражении стекла. Ее глаза, умные и все понимающие, словно говорили: «Сиди смирно, Сашенька. Молчи и смотри». Он отвел взгляд, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Эта официальная, казенная забота была куда более гнетущей, чем открытая враждебность.

Машина замедлила ход, пропуская трамвай. Александр взглянул в боковое окно. Они проезжали мимо большого гастронома. У входа, не обращая внимания на машины, выстроилась длинная очередь. Люди стояли с авоськами и сетками, терпеливые, привыкшие. Кто-то читал газету, кто-то перекидывался словами с соседом. Обычная советская картина, которую он видел сотни раз.

Но сегодня она ударила его с новой силой. Это был самый яркий, самый понятный и самый безмолвный аккорд в симфонии его возвращения. Вся роскошь приемов, весь блеск «Олимпии», весь парижский шарм остались там, за границей. А здесь, дома, была жизнь. Простая, неброская, требующая терпения и силы духа. Его жизнь.

На него накатила волна усталости и легкой, щемящей грусти. Он уже готов был откинуться на спинку сиденья и закрыть глаза, как вдруг...

Машина плавно остановилась на светофоре. Из открытого окна доносился гул других моторов и весенний гул города. И тут по тротуару, грациозно и легко, прошла девушка. Простое ситцевое платье в крупный белый горошек на синем фоне облегало стройную фигуру, а подол смело заканчивался на ладонь выше колена — дань скромной, но отчаянной моде московских модниц.

И тут же, как будто сама судьба решила поднять ему настроение, на перекрестке закрутил свой майский хоровод резвый, почти озорной ветер. Он налетел на девушку сбоку, на мгновение обвил ее стан и дерзко, одним точным порывом, взметнул легкую ткань платья вверх.

Девушка взвизгнула — не испуганно, а скорее смущенно-возмущенно — и тут же прижала ладонями взбунтовавшийся подол, успев на секунду явить миру стыдливые бельевые подробности — простые хлопчатобумажные трусики, купленные, наверное, в том самом гастрономе, у которого все еще стояла очередь.

Александр застыл, а потом на его усталом лице медленно, против его воли, расплылась самая что ни на есть широкая, бесхитростная улыбка. Не ухмылка циника, а внезапный, искренний всплеск радости. Вот она, жизнь! Не в блеске Елисейских полей, а вот в этом мимолетном, смешном и прекрасном эпизоде на московском перекрестке. Она продолжалась, со всеми своими нелепостями, неудобствами и внезапными подарками.

Светофор переключился на зеленый, и «Волга» тронулась с места. Девушка, покрасневшая до корней волос, уже скрылась из виду.

Бабушка, молча наблюдавшая за всей сценой с царственным спокойствием, лишь хмыкнула, глядя на расцветающее лицо внука.

— Ну вот, — произнесла она с легкой, привычной иронией, подводя итог. — Приземлился. Кобель. Добро пожаловать домой, Сашенька.

И странное дело — после этих слов гнетущее ощущение от очереди и официального приема куда-то ушло. Его место заняло теплое, знакомое чувство дома, где тебя всегда ждут и всегда поймут. Даже если ты и правда — кобель.

Дверь закрылась за спиной Виктора Сергеевича с тихим, но окончательным щелчком. Звук отъезжающей «Волги» за окном быстро стих, растворившись в майском гуле дня. И