Рождение звезды 2 - Асаэ

Сначала тишина. Непонимание. Потом где-то в первых рядах кто-то вскрикнул: «C'est le Prince!»

И этого было достаточно.

Звуковая волна, которая поднялась из толпы, была почти физической. Это был не крик, не аплодисменты. Это был рокот. Глухой, нарастающий, идущий из самых недр земли гул, который заставлял содрогаться металлические конструкции сцены и вибрировать стекла в окнах окружающих зданий. Он нарастал, как цунами, и вот уже сотни тысяч голосов слились в единый, пульсирующий ритм, в мантру, в заклинание:

«ПРИНЦ! ПРИНЦ! ПРИНЦ!»

«PRINCE! PRINCE! PRINCE!»

Люди скандировали, подбрасывая в воздух береты, платки, цветы. Море свеч колыхалось в такт этому могущественному ритму. Даже величественная Эйфелева башня, вновь залитая светом, казалось, колебалась в такт этому человеческому прибою.

Александр Семенов стоял, опустив голову, принимая эту любовь, эту боль, эту надежду. Он чувствовал, как дрожит под ногами настил сцены. Он поднял лицо – и луч прожектора выхватил его бледное, одухотворенное лицо с закрытыми глазами. Казалось, он впитывал в себя всю эту колоссальную энергию.

Он медленно поднял руку. Не для приветствия. А как дирижер, просящий тишины у разбушевавшегося оркестра.

И случилось чудо. Рокот начал стихать. Сперва первые ряды, потом дальние, потом самые окраины гигантского поля. Люди замолкали, завороженные этим жестом. Через несколько секунд воцарилась та же абсолютная, звенящая тишина, что была до его выхода. Было слышно, как где-то далеко сигналит автомобиль и шуршит под ногами мусор, гонимый ветерком.

Он поднес микрофон ко рту. Губы его тронула едва заметная улыбка. И он произнес тихо, почти шепотом, но так, что каждый человек услышал его, благодаря мощным динамикам:

«Bonsoir, Paris...» (Добрый вечер, Париж)

Пауза. И тут же добавил:

«Ce soir, nous nous souvenons.» (Сегодня вечером мы помним).

Тишина, последовавшая за его словами, была густой и насыщенной, как смола. Казалось, весь Париж затаил дыхание. И в этой тишине Александр медленно прошел к роялю, черного и блестящего, как ночная река. Он не сел сразу. Он положил пальцы на холодную крышку, обернулся к бездне лиц, утонувшей во тьме за рампой.

Микрофон уловил его шепот, который, усиленный техникой, прозвучал как голос самого времени:

«Nous nous souvenons des noms. Des visages. De la peur et du courage...» (Мы помним имена. Лица. Страх и мужество...)

Он сделал паузу, его голос окреп, зазвенел сталью:

«Mais nous devons nous rappeler non seulement comment la guerre a commencé... mais comment elle s'est terminée. Par la douleur. Par le sacrifice. Par une victoire que personne ne doit jamais oublier... pour que cela ne se reproduise plus. Jamais.»

(Но мы должны помнить не только то, как война началась... но и то, как она закончилась. Болью. Жертвой. Победой, которую никто не должен забывать... чтобы это никогда не повторилось. Никогда.)

Он опустился на табурет. Длинные пальцы коснулись клавиш. И с первых же, пронзительных и скорбных нот «Реквиема по мечте» (Lux Aeterna) по толпе прошел единый стон. Это была не музыка — это был голос самой скорби, вопль всех матерей, потерявших сыновей, всех вдов, всех разрушенных городов. Луч света бил только на его руки, искаженные в немом крике аккордов, и на его лицо, с которого стекала в темноту единственная, но яркая, как бриллиант, слеза.

На экранах в такт музыке возникали образы, выплывающие из тьмы и в нее же уходящие: иконы,сколько сил понадобилось что бы убедить наше руководство разрешить такие кадры, свечи, распятия в разрушенных соборах, простреленные каски, портреты пропавших без вести... Это был реквием по всем мечтам, погребенным под гусеницами танков.

Когда отзвучали последние ноты реквиема, свет мягко коснулся другой фигуры на сцене. Мирей Матье. В простом белом платье, без единой украшения, она казалась воплощением самой надежды. Она подошла к микрофону, и ее чистый, хрустальный голос, еще дрожащий от услышанного, запел нежную, проникновенную балладу — «La Marche derrière».

...Nous partirons derrière toi,

Pour un monde de paix et de foi...

(Мы пойдем следом за тобой, в мир мира и веры...)

Это была не песня о войне. Это была песня о том, что было после. О мире, о тихом утре, о детском смехе, ради которого все это было. На экранах шли кадры восстановления: женщины сажают цветы на развалинах, солдат обнимает ребенка, первый трамвай проезжает