Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР - Василий Высоцкий

что крыша над головой — обыкновенная данность, а не долговая яма на тридцать лет вперёд. У них уволят — выбросят на мороз, а с тобой и твою семью вместе с котелками, да сраными пелёнками.

Я сделал паузу, сглотнув горький ком. В классе стояла мёртвая тишина — слышно было, как муха в стекло бьётся. Собравшись, я продолжил уже сквозь зубы, сдавленно:

— А самая главная их подлянка в том, что они хотят обокрасть нашу Память. Перелицевать историю под себя. Впаривать всему миру, что это не наш солдат-освободитель добил фашистского зверя в его же берлоге, а какие-то пришлые. Что это они, понимаешь ли, всю войну на себе вытянули. Они возведут на пьедестал отребье, что прислуживало гитлеровцам, будут называть их именами улицы, лепить им памятники! А наши монументы настоящим героям — они будут осквернять и валить в грязь. Гниды!

— Знаешь, а я ему верю. Вон как распалился парнишка. Прямо горит! — произнёс Никитич. — Йоахим, проведу я тебя к тому человечку. Но пока отсидись. В самом деле — нельзя тебе по улицам шастать. Загребут, да всего и навешают.

— Это да. А бельё своё сам постираешь, да и дома повесим. Кроме нас двоих про тебя никто не знает. Даже моя старуха. Так что сиди тут, как мышь, и старайся перед окнами не показываться лишний раз.

— Спасибо вам, — кивнул я в ответ. — От всего сердца — спасибо!

Глава 17

Никитич оказался весьма радушным хозяином. Помимо чая угостил сваренной овсянкой с маслом. Щедро сыпанул сверху измельчённых льняных семечек в виде коричневатого порошка.

— Чтобы пищеварение нормализовалось, — проговорил он. — В моём возрасте за пищеварением следить важнее всего. А то на местной колбасе замучаешься с нерассерихой.

— С запором, что ли? — ухмыльнулся я.

— С запором, если тебе будет понятнее. Любят тут мясца навернуть, да под тёмное.

— А кто же этого не любит? — хмыкнул Николаич, подталкивая и свою тарелку под порцию каши.

— Дома надо было есть, — буркнул Никитич. — А не по гостям бродить.

— Не жми для друга, потом сам жалеть будешь! — проговорил с угрозой Николаич. — Вот выпадут у тебя зубы — я тебе кашу жевать не буду!

— Да это у кого ещё вперёд выпадут — мне-то жена их не выпердит! — усмехнулся Никитич в ответ, но навалил с горкой.

— Вон, говорят, что в Китае даже такая пытка была — людей месяц кормили варёным мясом, в результате чего они умирали.

— Как так? — заинтересованно спросил Никитич.

— Да вот так. «Мясному» наказанию подвергались воры, обкрадывавшие уличных торговцев едой. Приговорённого к смерти преступника сажали в тесную клетку, где он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. А потом начинали обильно кормить. Однако меню было на редкость однообразным. На завтрак, обед и ужин человек получал только отварную говядину без соли. Причём палачи стремились выбирать лучшие, на первый взгляд, куски мяса, удаляя жилы, кости и жир. Питание осуждённого не приводило к большим расходам для государственной казны, поскольку продолжалось всего лишь двадцать-тридцать дней. И кранты. У жертвы распухал живот, она корчилась и умирала в муках. Когда труп выволакивали из клетки, то вонял ацетоном — не продохнёшь.

— Так-то китайцы. Они всю дорогу на рисе да подножном корме. Для них мясо как деликатес, — хмыкнул Николаич. — Читал, что во времена инквизиции в Испании применялся ещё более изощрённый метод казни — жертвам давали лишь сырое мясо, правда, позволяя запивать его вином. Взаимодействие этих компонентов вызывало сначала брожение в желудке, а затем мясо начинало разлагаться. Несчастный, которого подвергали подобной процедуре, погибал уже через неделю.

— А мне кажется, что изо всех смертельных «мясных диет» ни одна не превзошла по жестокости способ, придуманный королем Сиама для мятежника, покушавшегося на его власть. Правитель приказал кормить революционера его собственной плотью, отсекаемой от тела. Какими моральными страданиями сопровождалась в этом случае физическая боль, даже не представляю, — покачал я головой.

— Может быть поэтому я предпочитаю завтракать один? — задал риторический вопрос Никитич, а потом взглянул на нас и хмыкнул. — Ни одна умная зараза аппетит не перебьёт!

После завтрака Константин Никитич вытащил из комода большую карту. Разложил её на столе. Пока я мыл посуду, как младший по возрасту, они со Степаном Николаевичем о чём-то негромко переговаривались, водя пальцами по карте.

— Тут пройти не получится. Тут его не пустят. А тут вообще расстреляют к чертям собачьим, — бормотали они вполголоса.

— А если внаглую?

— Тогда и нас могут арестовать. Хочется тебе куковать на хлебе и воде остаток дней?

— Так недолго же осталось.

— Это тебе недолго, а я ещё светлое будущее хочу разглядеть.

Так, препираясь между собой и бормоча, два старых разведчика вооружились-таки карандашами и начали черкать по карте лёгкими штришками. Один надел очки, второй старательно оттягивал веко, превращаясь в полукитайца.

— Я всё! — поставил я последнюю тарелку в алюминиевую подставку. — Готов слушать и внимать.

Константин Никитич посмотрел поверх очков строгими глазами, потом снова наклонился к карте. Степан Николаевич даже не поднял головы.

Как будто нет меня. Обидно в самом деле!

— Всё-таки куда идти будем? — спросил Степан Николаевич.

— Давай попробуем вот отсюда, — ответил Никитич, постукивая карандашом по условному обозначению границы. — Через овраг да лесочками, обходя села стороной.

— Да там волки круглогодично грибников караулят, друг мой! Точно загрызут и кости обоссут…

— Волков бояться… Да, волков надо бояться. Тогда вот тут.

Они вновь погрузились в обсуждение, тихо шептались, иногда поглядывая на меня. Я видел, как напряглись морщины на лбах обоих старцев.

И вдруг калитка скрипнула, и мы услышали шаги за окном.

— Тихо! — шепотом приказал Никитич, одним махом сметая карту со стола.

— Коста! Коста! — послышался женский голос. — Стефан у тэбэ?

— Я сейчас! — кивнул нам Степан и откликнулся на зов жены.

В следующий миг он вышел. Снаружи послышалась чешская речь. Потом Степан заглянул в дверь и подмигнул нам:

— Пока. Мне надо отлучиться!

— Пока, — кивнул Константин Никитич. — Не торопись, если что.

Мы замерли, прислушиваясь. Шаги удалились, и спустя минуту Константин Никитович облегчённо выдохнул.

— Ух, жена Степана — тот ещё контрразведчик. Прямо как чует, когда мы