Хроники Великих Магов. Абрамелин - Алексей Евгеньевич Аберемко

– Эй, братишка, откуда идёшь такой красивый?

Юноша обернулся. Возле стены склада были свалено имущество, потерявшее способность исполнять функции по своему основному предназначению, но у рачительного хозяина имеющие потенциал для применения в других целях. Те парни, которые сидели именно на этих элементах, так бы витиевато не выразились. Они были уверены, что сидят на всяком хламе, обломках телег, сломанных заборах и худых бочках. Трое ровесников Ламеха были одеты как мастеровые. Один скрывал высокое и грузное тело под просторной туникой из грубой шерсти в виде сложенного пополам куска материи с отверстием для головы, подпоясанного кожаным ремешком. Его можно было бы спутать с монахом, если бы не кожаный фартук и бегуин151, венчавший не по росту маленькую голову. Второй и третий парни красовались в длинных сюрко, один – в синем, другой – в сером. Мысленно Ламех определил собеседников, как «Толстый», «Синий» и «Серый». На голове Серого был простой войлочный колпак, но именно этот парень заговорил с Ламехом. Да и держался как вожак. Голову Синего согревал нарядный красный кугель152 с красивыми квадратными вырезами. Было видно, что этот парень из самой зажиточной семьи, но и его костюм даже рядом не стоял с одеждой Ламеха. Вожак продолжил:

– А что ты тут ходишь, не приветствуешь местных жителей? Или нас ровней себе не считаешь, ушастенький? Тебе что, в напряг поговорить?

Ламех, имевший мало опыта общения со сверстниками, обрадовался, что с ним кто-то пытается завести знакомство, подошёл и представился:

– Я Ламех, сын Авраама Иакова бен Моисея ха Леви Моэллина, – то, что он приёмный сын, Ламех предпочёл не говорить.

– Так, выходит, ты – родной брат старого Иосифа? – вступил в разговор Синий. – И двоюродный дед Калеву и его четырём сёстрам, старшая из которых, если бы не была такой страшной, за что у неё нет детей, могла бы сойти тебе за бабушку? Держите меня за рёбра, не то я сейчас лопну со смеху.

Парень действительно залился смехом. Толстый тоже захихикал, смешно тряся животом. Серый же, скривился, досадуя на то, что у него отобрали инициативу:

– Я на Эфру откликаюсь, тот большой – Ной, а этот, развесёлый – Изя. Общество базарит, что Авраам за деньгами не побирается и последнюю корку не догрызает, – Эфраим заговорщицки понизил голос, – мы с пацанами дело мутим. Будешь при делах? Только как родственнику нашего кореша Калева предлагаю. Вложись парой талеров153.

–Талер – крупная монета, – засомневался Ламех.

– Надо сразу брать сильную тему, а то, так шуршишь, и ни фига! – не очень понятно аргументировал начинающий коммерсант.

– Что ты уши развесил, дядя Ламех, – оказывается, их уже некоторое время слушал незаметно подошедший Калев, – они же тебя разводят как последнего тембеля154, – парень повернулся и пошёл вниз по дороге.

Главарь мошенников запротестовал:

– Не слушай! Он еврей, а еврей еврею никогда не посоветует хорошего гешефта155. А мы – кореша, не обманем, – видя, что потенциальный вкладчик сомневается, Эфра встал со своего места и вплотную к Ламеху, – а тебе ещё по улице ходить. Здесь опасно таким красавчиком быть. Каждый захочет сделать тебя некрасивым. Кто защитит тебя от злодеев, от нас, например?

Местную шпану ученик мага не боялся. Беседовать с Эфраимом, Ноахом и Ицхаком Ламеху наскучило. Юноша понял, что здесь он друзей не нашёл. Он отвернулся, когда Эфра ещё продолжал говорить, и пошёл туда, где на солнце блестела водная гладь. За юношей никто не последовал. Пруд был искусственным и устроен посреди города из маленькой речушки для вращения огромного деревянного колеса. Колесо, в свою очередь, приводило в движение вал, заходивший на этой стороне плотины в кузню, а на другой, в мельницу. Со стороны кузни к колесу по верху запруды вели деревянные мостки с перилами, чтобы можно было подойти к механизму для его ремонта. Возле запруды водоём был глубоким, наверное, в три человеческих роста. В пруду водились крупные караси, поговаривали, что даже карпы, но их никто не видел. Основу фауны составляла мелкая рыбёшка и лягушки. Из-за течения, вода вдоль берега до самого колеса не замерзала даже зимой. Поэтому-то здесь и соорудили помост для стирки белья. С другой стороны пруд до половины был покрыт льдом.

Ламех сел на помост. Вышедший из дома дядя Лейб разогнал недавних собеседников, чтобы не бездельничали посреди дня. На Ламеха он тоже посмотрел неодобрительно, но ничего не сказал. Хаиман тоже вышел и затопал в свою кузню. Старая плакучая ива нависла над головой. Покрытые льдом ветки волшебно сверкали на солнце. Юноша задумался. Подумать было о чём. Плеск воды и скрип колеса способствовали меланхоличному настроению.

Сквозь пелену задумчивости попытался пробиться какой-то посторонний звук, идущий с верхнего конца улицы. Сначала сознание сопротивлялось грубому возмущению неспешного потока мыслей. Когда же не обращать внимания на нарастающий шум было уже невозможно, Ламех обернулся. По улице, высоко задрав подол белой рясы, бежала молодая монашка. Башмаки громко топали по брусчатке, дополняя какофонию громкого крика девушки и лая огромной собаки, несущейся за ней. Будь наш герой в менее задумчивом состоянии, он бы сразу бросился на помощь, но мысли, мешая телу Ламеха действовать, потекли в новом направлении. Были во всей этой ситуации мелкие несоответствия, загрузившие на несколько мгновений мозг юноши: «Почему монашка не в мягкой и тёплой войлочной или кожаной обуви, а в тяжёлых башмаках с коваными подошвами? Знала, что бежать будет или в дальнюю дорогу собралась? По одежде видно, что цистерцианка156, монастырь совсем рядом, а если она собралась в дальнюю дорогу, где котомка? Потеряла? Почему собака лает на бегу? Пытается напугать или прогнать? Догоняют обычно молча».

Тем временем монашка поравнялась с помостом, но не побежала дальше, наверное, устала, а стала отбиваться от собаки голыми руками. Животное было крупным. Гладкошёрстное, чёрное с рыжими подпалинами тело играло развитой мускулатурой. Тупая морда с обвислыми ушами клацала огромными клыками по и так уже разодранной рясе. Казалось, если челюсти сомкнутся на любой изящной конечности монашки, она, то есть конечность, будет легко отделена от не менее изящного тела.

Выиграв битву со своим мозгом, Ламех, наконец, бросился на защиту девушки, но не успел. Из кузни вышел Калев с уже окованной железом дубовой тележной осью. Мысли молотобойца, в отличии от мыслей ученика чародея, не повлияли на скорость реакции. От мощного удара собака отлетела футов на десять. Из пасти вырвалось странное тявканье, показавшееся Ламеху похожим на очень непристойное ругательство. Собака встала на лапы