Vita Damnata - Л. Гаатвин

Иванов цокнул.

— Чёрт… Зачем ты забрала телефон?

— Хотела понять, что такое обезличенные деньги, но всё как-то закрутилось, что я не успела. — пожала я плечами.

Иванов процедил еле слышно: “Дура.”

Мы дошли до тарантайки Романа, Иванов быстро обшарил тачку и показал мне телефон режиссера. Я кивнула. Богдан попытался его включить, но трубка была разряжена.

— Ладно, верну телефон на место преступления. — полицейский дернул за прикрытую шарфом цепь наручников, — Что-то еще?

Я ненадолго задумалась и спросила:

— Можно я пойду с тобой в подвал?

— Исключено. — Иванов вёл меня обратно к своей машине.

— Но это объяснит мои следы, если я их там оставила. — Я запнулась о камушек и чуть кубарем не полетела на землю. Майор подхватил меня за талию. Его лицо нависло над моим. Я чувствовала его дыхание на своих губах, его угольные кудри щекотали мои щеки.

— Ты думаешь я буду тебя покрывать? Ты под моим арестом. — Богдан помог мне восстановить равновесие и мы продолжили путь.

— Ха.

— Что смешного? — злился майор.

— Я нужна тебе, иначе бы я уже ехала в изолятор с двумя хмурыми полицейскими. Ты нужен мне, иначе ты был бы мертв, а я готовилась бы ко сну. Подумай сам, если твои коллеги найдут хоть один мой волосок там, то тебе придется искать меня по делу о двойном убийстве.

Иванов обдумал мои слова и явно согласился с моими доводами.

— Хорошо. Что мне там ждать? — Иванов посадил меня на переднее пассажирское сидение, быстро обежал машину и уселся за руль.

— Два мужчины, бармен — без крови, его сообщник — с переломанными костями. — ответила я.

— Ты думаешь твои следы там все-таки есть?

— Не знаю. Скорее всего. Если бы рядом не выкинули четвёртую жертву, полицейские бы вряд ли нашли тела в подвале. Мой друг должен был позаботиться о бармене с режиссером.

— Кто должен был позаботиться? Роман? — Майор завёл автомобиль, и машина медленно тронулась с места, подпрыгнув на ухабе старого асфальта.

Я мотнула головой.

— Нет.

— Петер Шварц? — Иванов взглянул на меня мельком, выруливая на дорогу из дворов.

Я потупила взгляд. Я предположила, что полицейские опередили Петера, и я искренне надеялась, что германец не остался наблюдать за автобусным парком и работой полиции, а уехал к Роману или домой.

— Всё лучше и лучше. — переключил автомобильную передачу майор и надавил на газ.

Машина слегка покачивалась на неровном асфальте. Майор смотрел прямо на дорогу, одной рукой держал руль, а второй крутил в пальцах телефон режиссера.

Весь путь мы молчали. Я сидела, закованная в наручники. Браслеты натирали кожу, но я сама позволила себя заковать, лишь бы майор был спокойней. Запись Марии из психиатрической лечебницы и её упоминание дневника больного проказой не оставляли меня в покое. Неужели все эти девушки были мертвы из-за меня. Если бы я не обратила Романа, он бы так и умер, не написав ни строки о своем медленном перерождении. Я смотрела в окно, на проносившиеся мимо проспекты и закоулки спящего города, а мысли уносили меня далеко, в мое прошлое. Я хорошо помнила ту ночь, когда я торжествовала над своим обвинителем, мучителем и убийцей. Я заставила себя запомнить!

Роман корчился в предсмертных муках, пораженный проказой. Отдаленный остров, посреди озера, к которому вел один лишь деревянный мост. Пансион для больных — лепрозорий. Роману было всего пятьдесят. С нашей последней встречи прошло чуть больше пятнадцати лет. Я похоронила Ивана, скиталась по Европе словно призрак, бесцельно, утратив всякую человечность. Кормила “зверя” каждую ночь, вернее он сам искал себе пропитания. Я не жила все эти годы, словно смотрела со стороны на себя, когда “зверь” питался бродягами, проститутками, бандитами и пьяницами. Однажды на охоте, в затхлой таверне, я подслушала разговор двух немолодых лекарей. Они вспоминали за кружкой пива о деле “ведьмы Анны”, последней, кого казнила инквизиция. Последняя несчастная женщина, убитая по законам темных веков, последняя в веке просвещения. Один из лекарей, утверждал, что обвинитель ведьмы сейчас тихо умирает от проказы в пансионе “Святого Лаврентия”. Помню, что я тогда я впервые ощутила себя снова живой. Я искренне захотела лично увидеть, как страдает мой мучитель.

Я добралась до пансиона. Тёмный экипаж с зашторенными окнами остановился у поросших вьюном ворот лепрозория. Колеса кареты скрипнули по мерзлой земле, я вышла из экипажа, облаченная в чёрное бархатное платье. Я взглянула на нависающий над озером каменный приют, что раньше, еще до моего рождения был крепостью. Пятнадцать лет назад Роман поднес зажженный факел к хворосту у моих ног, казнил меня за сговор с дьяволом, как одержимую. Я кричала, пока пламя не спалило мне голосовые связки. Тот огонь убил меня, смертную ложно обвиненную девушку, но я пробудилась после смерти, даже шрамов не осталось под кружевным воротником.

Коридоры лепрозория пахли гнилью, спиртом и ромашковым отваром. Санитары, подкупленные монетами, молча указали мне дорогу. Последняя дверь в конце сырого подземелья — палата Романа.

Когда я толкнула дверь, в нос ударил смрад разлагающейся плоти.

В углу, на жалкой соломенной подстилке, сидел Роман. Он не спал, пытался что-то писать своей обезображенной рукой, еле сжимая перо при свете лучины. Как только я увидела, что сделала с Романом болезнь, я восторжествовала. Его лицо походило на надутый шар, с волдырями на щеках, веках и губах, его тело, некогда достаточно сильное, чтобы самому пытать обвиняемых, сгорбилось, покрылось струпьями. Он прикрывал плечи и ноги шерстяной, изъеденной молью, тканью. Но его глаза все еще горели тем же зловещим огнем церковного фанатика. Роман поднял на меня взгляд и прохрипел:

— Ты… — его голос трещал, но он узнал меня. — Ведьма! Одержимая!

Он отбросил перо и потянулся за лучиной. Я перехватила его руку, кожа, что превратилась в твердую корку, вонзилась в мою мягкую ладонь. Роман попытался закричать, но лишь сипел.

— Прочь… оскверненная! Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica (1)… — затараторил на латыни Роман.

Я затолкала ему в рот шерстяной плед, Роман продолжил мычать.

— Ты все еще веришь, что можешь изгнать из меня дьявола? — я засмеялась, глядя в огромные от ужаса глаза Романа. — Ты сжег меня, инквизитор. Но я выжила. А ты гинешь заживо!

Я смотрела, как немощный инквизитор пытается освободиться от моего захвата, как струпья на его теле стали лопаться, кровь пропитывала грязное исподнее.

В моей голове родилась простая мысль